4. ПРОТИВОГАЗ
Из топей шла ночь без границ,
И чернел чугун лиц.
В мозг вбит гвоздь дум:
«Когда же пойдем на последний штурм?»
В мозг вбит дум гвоздь,
И над окопом знамя взвилось —
Красный стяг, что дал Комсомол.
Не изменит стягу пятый полк.
Этот пятый полк, под пятой невзгод,
Вперед не идет и назад не идет.
«Уж неделю стоим вот так».
— «Сдержим ли натиск атак?»
В блиндаже спросил политком:
«Как нам быть с пятым полком?»
Кривился мукой стиснутый рот:
«Отразим ли удар химических рот?»
Тут, его жестом остановив,
Сказал, подтянувшись, старый начдив,
Командирам сказал и сказал бойцам:
«Не шлют респираторов нам.
Мы ими лишь тысячу можем снабдить,
А как с остальными людьми поступить?»
Закоченело сердце. Покрылось ледком.
Политком затих. Побледнел политком.
Начроты, склонившись, понуро встал,
Ломая твердые с синью уста:
«Красноармеец не может в измену впасть,
Он насмерть стоит в бою за Советскую власть.
Тысяча есть, значит, тысяча тут,
Фронт не сдавая, держит редут.
Кому респираторов недостает,
Тот в поле в атаку пусть грудью встает!
Скажу откровенно за роту мою:
Коль гибнуть, так гибнуть сподручней в бою».
В небе скребется черный рассвет,
Выпростал день костлявый хребет.
Не на небе солнце — солнце на полях,
То солнцем пылает красный флаг.
Сотни очей — как сотни ран,
Сотни сердец — как один барабан.
Не было слез и рыданий бойцов,
Только начдив склонил лицо.
Кровью полощет стяг за бугром.
Первым оставил окоп политком.
И там, где овраги врезаются в степь,
Развернули две тысячи свою цепь.
Харкнул газом навстречу баллон.
Остановился, дрогнул батальон.
Мысль по вискам ударила враз:
«Нас не спасет противогаз».
Полк бежал, прикрываясь горы горбом,
Сжимали руки грани бомб.
Две сотни шагов, один заряд.
Каплями крови горит заря.
Ползет отравный чад завес —
Яром — лез и полем — лез,
Сизым густым молоком
Над пятым навис полком.
С десяток шагов добежать не смогли,
С десяток шагов не смогли добежать.
Синим лицом к земле прилегли,
Впившись в нее ногтями, остались на ней лежать.
Окоп онемел, умолк, застыв.
Вырвал из сердца слова начдив:
«Красноармеец не может в измену впасть,
Он насмерть стоит в бою за Советскую власть.
Пусть тысячи лягут бойцов на полях —
Не пошатнется красный стяг,
Красный стяг, что дал Комсомол!..»
Не предал стяга пятый полк…
5. ПЕСНЯ БОЙЦА
Бойцы выезжали, и лошади ржали
(В стремени нестройно сталь звенит),
А поле в терпкой дымке, а поле в дымке ржавой,
Слюна из конских губ — как травяная нить.
Дуброва зашумела над бойцами,
Подков печати на земле свежи,
Лязг сабель и ножен бряцанье
Слышны в ночной тиши.
И, на лбы надвигая папахи,
Глотали пыль и крепкий, сладкий дух.
Руки рабочие порохом пахнут,
От крови почернел засаленный кожух.
Ты понурился. Знаю я: в памяти дышат
Твои дети, жена твоя… Пусть!
Полюби же, боец, полюби же ты
В барабане семь медных пуль!
Бойцу ли спать, на страже стоя,
Чтоб взяли голою рукой?
Чего ж он будет стоить,
Боец такой?
Вы мстители теперь за них —
Так бей врага в упор!
За детей растерзанных,
Замученных сестер!
Гулом славы овеянный, бейся,
Гордый званьем суровым своим,
Гордый званьем красногвардейца
И знаменем боевым!
И если вражий услышишь выстрел
Винтовку, и на коня!
Глянь вперед и навстречу быстро
Погоняй!
Сквозь смерть и засады
Коня пускай!
Считай заряды,
Ран не считай!
Не бросай в ту пору
Безвестный путь,
Сердце пришпорив,
Патроны — на грудь!
В жесткой сече
Умри — не стой!
При каждой встрече
Встречаем бой!
Кто стал — убейте!
Приказ суров.
Кромсают ветер
Сотни клинков.
И мы — все сгорели в огне б
За черный уголь, за черный хлеб;
За черные руки рабочие
Мы дважды сгорели в огне б!
6. БОЕЦ 17-го ПАТРУЛЯ
1
Рваное знамя. Написано: «ЧОН».
В тумане густом опустевший перрон.
И хлопало знамя, металось впотьмах,
и рельсы звенели на путях.
Струился в жилище, где ЧОНа наряд,
махры, керосина желтый чад,
штыки и винтовки звенели чуть свет —
тут спал караульный пикет.
Весь день прослушал стоны пуль
из части ЧОН семнадцатый патруль.
Теперь приказ: «Вам всем в резерв»,
но так натянут каждый нерв,
ведь знал про смерть, а вот про сон
забыл патруль отряда ЧОН.
Легла на нары копоть снов,
пылает мозг усталый вновь,
а ночь притихла, да не стих
тяжелый вывих в сердце их,
как в лихорадке, что ни миг,
дрожал, желтел огня язык.
И спали все — не спал никто,
шинель набросив и пальто.
2
Во тьме пришли одиннадцать часов,
и телефонный ударил зов.
Начальник встал и к трубке приник —
и замер сердца трепет, сердца крик.
В безвестность ручей минут утекал,
начальник слушал и вот — сказал:
«Для нас приказ из штаба есть,
чтоб не пятнали ЧОНа честь,—
иного смысла не найдешь
в депеше этой всё ж…»
Начальник поднялся, голос притих:
«Приказ про вас, товарищ Седых…»
А тот вперед ступил, качнулся и застыл —
и мрак в глазах и ужас был,
и уста помертвели, ожидая беду,
и двинулись слова, и гибли на ходу:
«Давно уже, время летит,
исчез Седых, разбойник и бандит,
хоть известить о нем еще б могла
от домов помещичьих зола…
Не раз я с вами хлеб жевал,
мешали вместе кровь и пот…
Ужель за то карает трибунал,
что был Седых — разбойник тот?»
В ответ никто не подымал очей,
и только ночь свой продолжала рейс.
3
Касалась ночь чернозема лон.
Вновь перезвоном позвал телефон.
И в лете сорвались сердца стремглав,
и командир услышал, трубку сняв:
«Штаб сообщил: сюда на всех парах
летит бронепоездом коварный враг…»
И голоса медь — посреди тишины:
«Мы станцию эту оставить должны.
Ее защитить нет у нас сил.
Итак, отступаем мы дальше в тыл…»
Подернулись тишью колючей сердца.
И кровь — из сердец, и пот — с лица…
4
Час первый проходит, минуты летят.
Себя к отступленью готовит отряд.
Желтеющим гноем упруго набряк
под балкою черною лампы чиряк.
И в корчах предсмертных угас керосин,
и кверху взлетела лишь дымная синь.
Ночь брызнула в окна — чернее, чем шлак,
и в комнату темень сквозь окна вошла…
Удары дверей… Убегающий шаг…
И лишь метнулось эхо во мрак.
Темень к полу прибили гвоздями огней.
И патруль разглядел, когда стало видней,
что распахнуты двери, а далее — темь,
и нет в углу Седых совсем.
«Он предал нас. Он сейчас у них,
неисправимый бандит Седых…»
Ничего не сказал патруль.
В поле ветер грустную вел игру.
5
В поле ветер выл и блуждал,
волосами туч и лесов играл.
Меж губами туч — месяца зуб,
и земля остыла, как черный труп.
Меж губами туч — месяца клюв.
Кто там ночью прошел, вздохнув?..
На небосводе, там, где восход,
сочится тумана холодный пот.
А человек спешит, не стоит,
несет в руках динамит.
На перекрестье трех дорог
туман ложился, касался ног.
Ребра сухие у поля видны —
то три дороги на три стороны.
И первый путь — он манит взгляд,
ведь первый путь ведет назад.
А путь второй — как острый штык,
он лишь вперед вести привык.
Путь третий как темная вился коса,
терялся он в дебрях, в черных лесах.
Три дороги ведут в три стороны бег —
но путь другой избрал человек.