Выбрать главу
1937
Перевод П. Железнова

2

ПУТЬ НА ТМОГВИ [33]

М. Чиковани

Усталые, в соленой влаге едкой, Медлительно стекающей по лбу, Ступили мы на голый прах, на ветхий Тмогвийский путь, на рыжую тропу.
Зигзаг расщелин, вычерченный криво На треугольных скалах, среди круч; В кристаллах гор, над зубьями обрыва — Скользящий косо, преломленный луч.
Везде молчанье. Только тень дороги, Как тонкий звук, всплывает издали. И полнится предчувствием тревоги Недобрая, седая тишь земли.
Скрежещет гравий. И травы скрипенье Молниеносных вспугивает змей. И пахнут углем знойные каменья, И тянется, как время, суховей.
Удушливо, до края тяжким зноем, Горячей медью дали налиты. Открыты пришлецу за крутизною Святые двери в эпос нищеты.
Жестоки, скупы, сдержанны и голы — Слышны для уха, зримы для очей, Здесь чудятся нам вечности глаголы О голоде, о гибели людей.
Ущелье всё сужается. И взгорья Взвиваются, как вихри, в вышине. Всё глубже путь и путаней, и вскоре Ныряет он в беззвучной глубине.
Потеряно сравнение и мера Молчанью, цвету, высоте горы. И входим мы, принявши путь на веру, В легенду и стихаем до поры.
И вот оно глазам явилось сразу И холодом дохнуло на плато, Величие немыслимое то, Гигантская махина диабаза.
В зубцах, в резцах, в граненой их игре, В тиаре варварской сверкает круча И дышит тьмой. Высоко на горе, Как белая овца, пасется туча.
Сплетаются студеные ветра В ее порывистой, вихрастой ткани. За взгорьем, в этой прорве великаньей, Как голый конус, высится гора.
В ее массиве, словно в урне черной, Дымится прах прадедовский, глухой. Дворцы и церкви, ставшие трухой, Вал крепостной, когда-то необорный.
Еще кружит слепой окружный град, С уступа на уступ вползают башни… Между развалин яростью тогдашней Глазницы амбразур еще горят.
Еще вверху круглятся своды храма, Вчеканенные в камень стен кресты. Врата, зияющие черной ямой, Отверсты в ширь ветров и пустоты.
Как шкура тигра в ржаво-бурой шерсти, Величественный, грустный и немой, Рыжеет город на скалистой персти, И темный шлем горы увит чалмой.
Как в смерть — в глухие трещины и шрамы, В следы рубцов на черепной кости, В крошащиеся сводчатые храмы,— Живые, мы глядимся на пути.
И этот путь отвесной крутоверти Ведет по миру, меж долин и гор. И горе, кто надолго в знаки смерти Свой неподвижный погружает взор.
Прославим же тревогу огневую Людей, чья жизнь поистине жива, Тех, кто несет, трудясь и торжествуя, Не смерти, а бессмертия слова.
Я отворачиваюсь. Там, в горах, Сверкает гравий льющейся дороги, Уходит вдаль, за дымные отроги, Безвестный след, затоптанный во прах.
И вдруг — из-под ноги, на повороте — Тропа, как птица, обрывает лёт. И на закатной тусклой позолоте Тень человека светлая встает.
Проходит странник в диком отдаленье, Чтоб выйти в мир из ночи вековой, Чтоб в каждом доме, городе, селенье Жить и встречаться с дружбою живой.
Зиянье Тмогви. В знойной крутоверти Бесплодных гор горючий ржавый склон. И мы тогда узнали: это он, Единственный, кто здесь достиг бессмертья.
И мы тогда узнали: мимо нас Проходит, озарив навек ущелья, Пред временем и смертью не склонясь, Безвестный месх, чье имя — Руставели.
Перевод П. Антокольского

3

ПЕРЕНЕСЕНИЕ ПРАХА ВАЖА ПШАВЕЛА [34]

Что было раз — тому не повториться. Была Тбилиси ночь. И был лишь череп твой. Я с трепетом глядел в твои глазницы,— Лежала в них земля, и сумрак, и покой.
Пещеры глаз темнели величаво, Как склепы некие над сном подземных вод. То был тайник скорбей — могучий свод, Грот мудрых снов прославленного пшава. И я глядел сквозь грот и в тучах видел дали, Как бы скрещения тропинок иль мечей Иль ветви дуба там, в твоем Чаргали, Где в плиты скал вчеканен был ручей Извилистым узором на кинжале.
То тени снов, сокрытых в лабиринте — В мозгу седого рыцаря-певца. А ночь ползла, как барс, по кручам                                          на Мтацминде, Чтоб глянуть на черты нетленного лица, И уцелевший лик нам поразил сердца.
И страшно было нам его страшиться взора. Он с нами был — суровый пшавский муж, Он смел с пути осколки мелких душ И мужество возвел крутой тропою в гору.
Важа, Акакий, Александр, Илья… Осыпана огнем, внизу гремит земля, Стихов созвездье встало над Тбилиси, И кипарисы над камнями тут, Как бы мечи трехгранные, взвилися,— И горы ими отдают салют.
1935
Перевод Н. Ушакова

4

РОДНИК

К 1500-ЛЕТИЮ ТБИЛИСИ

Измученный вонзившейся стрелою, Олень с трудом достиг мохнатых круч, Где из глубин точился дымный ключ, Клокочущий целебною водою.
Подставил рану под струю тепла, И прежняя стремительная сила Вновь по усталым мышцам потекла И слабнущее сердце укрепила.
Олень поднялся. Прежний трубный звук Унесся к синим горным гребням в дали, И, видя это чудо, Горгасали Послушно опустил свой прыткий лук.
Но, у дали своей ища исхода, Он городу велел немедля встать, Где горы дарят воду-благодать, Горячую, как нрав его народа.
Прошли века, но до тех пор, пока Первооснова гор не охладела, Ключи в духмяных логах Сакартвело Живут и будут жить еще века.
Но никогда еще, Тбилиси древний, Обильные целебные ручьи Такою силой, щедрой и напевной, Не вспаивали мускулы твои.
И, словно герб твой, вижу я воочью Оленя, что взметнулся с вольных гор В грядущих дней распахнутый простор, Навстречу солнцу, жизни средоточью.
1958
Перевод Ал. Ал. Щербакова

39–41. УЗБЕКИСТАНСКИЕ СТИХИ

1

САДОВНИК

Крик бирюзовых птиц, шакалов тонкий плач, Арыков плещущих недолгая прохлада, Тяжелой башнею чернеет карагач, Дарит благая тень прохожему отраду.
С деревьев тутовых слетают вниз плоды, Струясь, подобно сладкому дождю, бесшумно. Вот тут бы путникам усталым у воды Присесть на коврике и отдохнуть бездумно.
И гостя пришлого встречает добрый люд, Узбек произнесет «салям» и усмехнется. Растают ягоды на теплой меди блюд, Из ковшика вода студеная прольется.
Степенно кланяясь, привстанет аксакал, И к сердцу верному прижмет он руку, стоя, И горьковатого зеленого настоя Предложит он испить из маленьких пиал.
Как живы и ловки, как стройны хлопкоробы, Как ладно скроены, — они такие все. Таков и этот дед, мудрец высоколобый, Садовник наш в земной, изысканной красе.
вернуться

33

Тмогви — развалины старинного города-крепости на горе в Месхетии, юго-восточном районе Грузии, откуда родом Шота Руставели. Об этом он сам пишет в своей поэме: «Я… безвестный месх, чье имя Руставели».

вернуться

34

На горе Мтацминда — над Тбилиси — похоронены писатели Акакий Церетели, Александр Грибоедов, Илья Чавчавадзе, Важа Пшавела.