До полдня он рубил, топтал,
И к полдню — крови был поток,
Он бурно тек, горяч и ал,
И трупы тысячами влек.
Во мсырском войске старец был.
Он много видел на веку.
«Пойду к Давиду, — дед решил, —
Он не откажет старику…»
Представ перед сасунским львом,
Разумно молвил старец тот:
«Век сила будь в мече твоем!
Твоя рука тебе оплот!
Послушать старика — не труд.
И своему поверь уму:
Чем провинился этот люд?
Его ты губишь почему?
Они все — дети матерям,
Они — светильники в дому,
Иной жену оставил там, —
Вдаль тяжело глядеть ему;
Иной — свой дом, малюток в нем,
Отца да мать и всю семью,
Иной — с завешенным лицом
Подругу юную свою.
То царь их пособрал везде,
Согнал бичом, грозил мечом!
Мы — бедняки, весь век в нужде,
Перед тобой мы грешны в чем?
Твой враг — Мелик, виновник сеч;
Коль боя жаждешь, — с ним сразись.
Зачем же ты возносишь меч
На тех, что горем упились?»
«Ты молвил хорошо, старик,—
Сказал Давид, — но знать хочу.
Укрылся где ваш царь Мелик,
Как день его я помрачу?»
— «А вон, под тем шатром большим.
Где дым валит, он крепко спит;
А дым тот — вовсе и не дым:
Из уст Мелика пар валит».
Едва замолкнули слова,
Давид к шатру верхом летит,
А у шатра — араба два,
И звонко крикнул им Давид:
«Где царь ваш? Где врага найду?
Пусть выйдет — встретимся в бою!
Коль смерть неймет — я смерть ему,
Не бьет никто — так я убью!»
Они ответили: «Привык
Семь дней без просыпу он спать, —
Уже три дня проспал Мелик,
Через четыре может встать».
— «Несчастный люд согнал гурьбой,
В крови он утопил людей! —
А сам в шатер ушел цветной,
Спать завалился на семь дней?
Он спит иль нет — мне дела нет!
Будите, чтобы шел сюда!
Спать уложу тебя, сосед, —
Так не проснешься никогда!»
Арабы встали — как им быть?
Прут накалили на огне.
Царя по пяткам стали бить,
А царь лишь охает во сне:
«Ох! Невозможно час один
Забыться от проклятых блох!» —
И только крякнул исполин.
Невозмутим был царский вздох.
Лемех достали от сохи.
Его калили на огне
И, раскаленным добела,
Царя хватили по спине.
«Ох! Не уснешь и час один
От трижды клятых комаров!» —
Вновь глухо крякнул исполин,
Зевнул опять, уснуть готов…
Но вдруг вскочил, глаза скосил:
Пред ним — Давид! Мелик — рычать.
И начал дуть изо всех сил.
Чтоб великана прочь умчать.
Глядит — тот с места ни ногой,
Трепещет — подошла гроза!
И взор свой, кровью налитой,
Вперил в Давидовы глаза.
Как увидал, — так мощи в нем
На десять убыло волов.
Присел на ложе, — а потом
Поток полился льстивых слов.
«Привет Давиду! Отдохни,
Сядь, потолкуем, — говорит, —
А там со мною бой начни,
Коль боем ты еще не сыт».
В шатре меж тем он яму рыл;
До сорока локтей обрыв,
Ковром он пасть ее покрыл,
Сначала сеткою покрыв.
Кого он побороть не мог,
Тех зазывал к себе в шатер
И льстиво — гостю невдомек —
Сажал на гибельный ковер.
Сойдя с коня, вошел Давид,
Уселся и упал в провал…
«Ха-ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо-хо! —
Свирепый царь захохотал.
Коли сумел туда попасть,
Там и сгниешь! Довольно жил!»
И на погибельную пасть
Огромный жернов наложил.
XXII
А Оган-Горлан уснул в эту ночь,
И ночью во сне увидал старик:
Где Мсыр — в небесах там солнце горит,
А горный Сасун под тучей поник.
С постели его тут поднял испуг.
«Ты, жена, — сказал, — посвети-ка мне!
Больно юн Давид, отбился от рук, —
Ах, туча лежит на родной стране!»
— «Ой, прахом посыпь ты темя себе!
Наверно, Давид где-нибудь в гостях.
Ты лежишь-храпишь, а сны у тебя
Бог знает о чем, — оттого и страх».