Вновь уснул Оган, проснулся опять:
«Ой, жена, Давид дождался беды.
Ой, Мсыра звезда всех ярче горит,
Но печален свет у нашей звезды».
А жена кричит, стоит на своем:
«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»
И Оган лицо осенил крестом,
Отвернулся, спит, тревожен душой.
И еще грозней ему снится сон,
Он видит во сне небес высоту.
Свет мсырской звезды — на весь небосклон,
Сасуна ж звезда зашла в темноту.
В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!
Что слушать тебя, ты умом скудна!
Там погиб-пропал наш мальчик Давид,
Вставай да давай мне мой меч и щит».
XXIII
Пошел в конюшню, потрепал
Коня он белого рукой:
«Эй, белый конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«К рассвету», — говорит в ответ
И — брюхом оземь конь лихой.
«Сломи хребет! Что мне рассвет?
Поспею к гробу я с тобой!»
Он треплет красного коня,
И — брюхом оземь огневой.
«Джан, красный конь, когда домчишь
Меня к Давиду, ретивой?»
«Да в час единый, — конь сказал, —
Домчу к Давиду; я — лихой!»
— «Овес, что я тебе давал,
Да станет ядом и чумой!»
Тут к вороному подступал,
Не рухнул наземь вороной.
«Джан вороной, когда, — сказал, —
Меня домчишь к Давиду в бой?»
— «Коль будешь крепко ты сидеть,
Коснешься стремени ногой.
Другую не успеешь вдеть,—
Домчу!» — ответил вороной.
XXIV
Он вороного оседлал,
И — в стремя левою ногой.
Пока же правую вдевал,
Уж был в Сасуне вороной.
Глядит: Давидов конь, один,
Уныло бродит по горам.
А мсырцы посреди равнин
Что море — нет числа шатрам.
Семь бычьих шкур он надевал, —
Боялся: от избытка сил
Не разорваться б! Тучей встал
И с кручи горной возгласил:
«Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь!
Недаром носишь ратный крест!
Святую деву помяни,
Явись под солнцем этих мест!»
Пророкотал, донесся клич
К Давиду под тюремный кров.
«Эй, эй, — сказал, — то дядя мой,
С горы Сасуна этот зов!
И богоматерь Марута
И древний крест мой боевой,
В мой трудный час взываю к вам…» —
И прянул витязь удалой.
По жернову ударил он,
Разбил на тысячу кусков,
Взвились обломки в небосклон, —
Так и летят ряды веков.
Из ямы вышел, грозен встал —
И задрожал Мелик пред ним:
«Мой брат Давид, ко мне поди,
Садись за стол, поговорим».
— «Теперь твой хлеб не для меня.
Лукав ты, низок и труслив.
Бери доспех, седлай коня,
И вступим в бой, пока ты жив».
«Ну, вступим в бой! — сказал Мелик.—
Но ударять сначала — мне».
«Пускай — тебе!» — сказал Давид
И стал средь поля на коне.
Взял палицу Мысрамелик.
Помчался, во весь дух гоня.
Он залетел в Диарбекир —
И вновь назад погнал коня.
Три тысячи был лидров[53] вес
Огромной палицы одной.
Ударил он — в пыли исчез.
Заколебался шар земной.
«Землетрясение? Рухнул мир?» —
В смятении спрашивал народ.
«О нет, то жаркой крови пир,
То великанов бой идет!»
«Один удар — и пал Давид!» —
Войскам провозгласил Мелик.
Но из-под тучи крик гремит:
«Я жив!» — Давида грозный крик.
«Ай, ай, — разбегу мало нам!
Гляди, как налечу сейчас!» —
Вскричал Мелик. Могуч и прям.
Сел на коня второй он раз.
Теперь уж скачет он в Алепп,
Оттуда вновь погнал коня.
От вихря пыли мир ослеп,
Под бурей задрожал, стеня.
Разит. Услыша грозный гром,
Оглохли люди, нем язык.
«Осиротел сасунцев дом!» —
Спешит похвастаться Мелик.
«Я жив! — воскликнул вновь Давид, —
Скачи еще — черед не мой!» —
«Ай, ай, разбегу мало нам!..» —
Мелик воскликнул сам не свой.