Я гроздий не нарвал в тени твоей.
Когда паду под вражьими мечами,
Найди мой шлем и доверху налей
Твоих очей алмазными слезами…
Пусть мой собрат из шлема отопьет,
Пусть боль моя потомку станет благом,
И пусть он слезы надо мной прольет
И осенит меня грузинским стягом.
В магдебургской тюрьме
В Семилетней войне потрясли мы
Основание прусского трона.
Ты не остался в стороне от брани:
Вновь у Кюстрина обнажил ты меч
И мчался первый в конном урагане,—
Приказ был: войско прусское рассечь.
В трясине твой скакун завяз внезапно,
Но, яростью пылая боевой,
Ты бился, полный силы неослабной,
Отваги дух вложил в клинок стальной.
Ты воин был поистине бесстрашный,
И, хоть гнедой твой конь потерян был,
Ты дрался пеший в схватке рукопашной,
Грузинского меча не посрамил.
Ты звал: «Ко мне, гнедой! Ко мне, мой милый!
И я тебя за Одер погоню!
Россия нас поила и кормила,
Дала нам меч, одела нас в броню!..»
А на тебя пруссаки налетали,
И был ты пеший против верховых,
И мощь твою, как ветви, обломали,
Лишили дуб ветвей его густых.
И ты истому смертную изведал:
Израненный, на берегу реки
Лежал ты, и никто напиться не дал,
Не протянул спасительной руки.
И небу поручил свой дух суровый,
И сердцем окрылился, как орел,
И, словно бы тенистую дуброву,
Прохладную обитель ты обрел.
И ты прошелестел, как нива хлеба,
Дождя бессонно ждущая в степи:
«О мать моя! Из вечной чаши неба,
Из чаши жизни грудь мне окропи!»
И вот твою молитву оборвали,
И подняли тебя, и понесли,
И мир через решетку показали,
И годы плена горькие пошли…
* * *
В холмах бесплодных Магдебург унылый
Садов ветвями пыльными поник.
Молитва на устах твоих застыла,
Иссякли слезы, твой живой родник.
Из крепости видна тебе пивная,
Но там веселья не заметит взор.
И лишь суровый, перемен не зная,
Чернеет хмуро башнями собор.
Плетутся клячи по дороге пыльной,
Без седока повозку волоча.
И скорбный вечер полн тоски бессильной
Бойца в цепях, лишенного меча.
И не спешит никто со снедью свежей
К тебе в тюрьму. И вечер тих и глух,
И меркнет день, зарею бледной брезжа,
Как будто с телом расстается дух.
Песком, мякиной хлеб тюремный полон.
О голод! голод! — Родина вдали…
Как пытка многодневная тяжел он.
О, дайте же вкусить плодов земли!
Он вспоминает: в Миргороде тесто
В печи взбухает, рвет свои бока.
И девушка, как светлая невеста,
В руках несет не хлебы — облака.
И облака, как хлебы золотые,
Смеясь, сияют ласково в окно.
Меч предков защищал поля святые,
И труженика пот питал зерно.
Ты слышишь ржанье твоего гнедого?
Но ты изранен, ты в плену навек…
Так думал он. Из дум родилось слово,
Могучее, горящее: побег!
* * *
И две зимы промчало время сонно,
Два лета худосочных пронесло.
Зима ковала ледяные троны,
А лето серп отточенный несло!
И видел пленник из окна: ненастье,
И, жалости не зная, в жажде власти,
Вдруг налетала на лето зима,
Засыпав снегом ветви и дома.
Очаг крылом косматым потушила,
И бедняков заботой сокрушила,
И птиц лететь заставила на юг,
На каждый сук повесив снега вьюк.
Тепло земное в глубь земли угнала,
И ледяные розы изваяла,
И, как разносчик леденцов, зима
Обвешала сосульками дома!