Дай, Тбилиси, покой и прохладу,
Туч отару развей, размети,
Одари пестротой листопада,
Лавашом от души угости!
Напиши надо мной послесловье —
Скоро кончатся странствия дни…
Посади гиацинт в изголовье,
Добрым словом меня помяни.
Прогулка за город
Думал, думал, снова думал…
Лурджу в луг пустив зеленый,
Сел в густой тени под дубом,
Как Спаситель утомленный.
Оросил совсем недавно
Теплый дождик травы в поле.
Он вздремнул легко и славно,
Незаметно, поневоле.
А когда проснулся — дали
В тень ушли. Угрюм и черен,
Дуб над ним поник в печали,
Меж ветвей виднелся ворон…
Захотелось ежевики;
Поискал вокруг на ощупь —
Пусто. Глухо. Дали дики.
Рядом — призрак синей рощи.
Снова мысли — в темя, в темя:
Встать, вернуться в дом убогий!
Свистнул Лурджу — ногу в стремя
И помчался по дороге.
Вот и липа, а за нею
Край селенья — всё в порядке!
К людям? Поздно, не успею…
И — свалился в лихорадке.
Лихорадка
Жар больного застал нераздетым…
Сплел бесенок из пряди волос
Узкий мост между тьмою и светом
И в сознанье сумятицу внес.
Мир оделся в цветастые ткани…
Он подумал сквозь жар и озноб:
«Мне б воды в запотевшем стакане
И возлюбленной пальцы на лоб…
Значит, жизнь сиротливо дотлеет?
Кто прогонит несносный кошмар?
Гонча-бегум войдет, пожалеет,
Капель даст — и понизится жар.
Стала комната душной парильней…
Как же имя ее? Маико…
Как велик этот камень могильный —
Сдвинуть с места его нелегко!
Хоть бы каплей воды причаститься…»
И вошел, как священник, рассвет,—
Может быть, наконец прекратится
Невозможный горячечный бред,
Он оближет иссохшие губы,
Лбом почувствует ласку росы…
Каркнул ворон с далекого дуба,
Возвещая забвенья часы.
Плач в Гандже
Опять лихорадит. Тетрадка упала,
Тоску навевает убожество стен,
Еще и не осень, а роза увяла,
До времени жизнь превращается в тлен.
Душа — словно сад после адского града…
Как жарко… Но утро белеет в окне —
Евфимия, мать! Исцеленье, прохлада,
Войди, наклонись надо мной в тишине.
Мне снится — на родине нива не сжата
И Грузии раны клюет воронье…
Стократной любовью разлука чревата —
Не выдержит бедное сердце мое!
Прощайте, прощайте, Атени и Ксани,
Тропы недоуздок над пеной реки,
Навеки скрывается Картли в тумане
И прячутся в недра земли родники.
Душа наполняется звуками «наны»,
Я слышу шаги Маико за дверьми…
Кончается жизнь до нелепости рано —
Я столько бы мог, я в долгу пред людьми!
Где милые лица? Чадры надоели —
Кружат мотыльками в ночи за окном…
Как жестко, как душно, как Страшно в постели —
Что шепчет чинара, тоскует о ком?
Я прожил недолго. Я старым не буду.
Куру завалил, заглушил листопад…
А утро бледнеет, свершается чудо —
Евфимия! Мать! Я блаженством объят.
Нино
Полегчало ему на мгновенье, —
Но недуг спохватился — и снова
Подозренья, тревоги, прозренья
В полутьме обступили больного.
Забытье исцеленью равнялось
И — пришло…
К вечереющей выси
По тропинке Нино поднималась,
Под горой расстилался Тбилиси.
Без креста из лозы виноградной
Шла она — воплощенье печали,
Овевал ее ветер прохладный,
Листья, с вишен слетая, встречали.