Какая же корысть владела им,
Вела его в таинственные своды
Явить великодушие природы —
В последний раз! — твоим рукам немым?
Не Грузии ли древней тишина
Велит очнуться песенке туманной:
«Зачем так блещут слезы, мой желанный?
Зачем мне эта легкость тяжела?»
Не Грузии ли древней колдовство
Велит гранату караулить плиты
И слабое дыханье Серафиты
Не упускать из сердца своего?
66. Николозу Бараташвили. Перевод Н. Познанского
Смывая след полуденного жара,
о камни бьется в сумраке Кура.
Склонилась над водой твоя чинара,
поникли ветви в брызгах серебра.
Я шел к тебе. И ночь стихом дохнула,
и тень твоя покрыла берега.
Твоя строфа в струях Куры мелькнула,
как девичья блестящая серьга.
Здесь на Мтацминде ты встречал закаты,
вправляя в стих, как изумруд в кольцо,
и одиночество, и боль утраты,
и Кетеваны тонкое лицо.
В твоем стихе печальный звук чонгури,
и ропот рек, и горечь дум слились,
и крыльев шум, подобный шуму бури,
коня Мерани, скачущего ввысь.
Быть может, голос древнего героя
позвал тебя из глубины веков,
из мглы времен, разбуженных тобою,
и сердце вздрогнуло, почуя зов.
О сердце, сердце! Пепел дней бесплодных…
Не для того ль от тайного огня
сгорала жизнь, чтоб в тьме ночей холодных
ты видел взлет крылатого коня?
И Грузия твой голос полюбила,
и за тобою шла Кура как тень,
и звезды провожали Автандила,
пока с востока не забрезжил день.
И Автандил спешил тебе навстречу,
в движенье звезд угадывая путь,
чтоб исцелить израненные плечи,
отвагу рыцаря в тебя вдохнуть.
Кровь воина в тебе заговорила.
Неукротимый! Ты воспел простор…
Теперь земля Мтацминды приютила
певца и странника под сенью гор.
И вот ты спишь. Пришла пора покоя.
Ты отдохнешь в тени чинар густых.
Свет мудрости плывет над головою,
а вещий голос навсегда затих.
Ты спишь. Но нет. Не может быть!
Послушай!
Не может тот, кто мчался на коне,
отдать могиле солнечную душу
и шум Арагви позабыть во сне.
Твой стих пронесся по горам в тумане,
вставая перед жизнью на дыбы.
Я слышу свист и шелест крыл Мерани,
гул вечности, дыхание судьбы.
Не умер ты, твой стих не умирает.
И вижу я: Мерани вновь летит.
Кура тревожным всплеском повторяет
с Мтацминды долетевший звон копыт.
Теперь поэта ждет судьба иная,—
взлети по кручам в отсветах зари
и, стих заздравной чашей поднимая,
о Грузии свободной говори.
Умолк давно твой ворон, вестник скорбный.
Взгляни вокруг! Преград полету нет!
Цветет земля. Промчись тропою горной,
и на Мтацминде встретит нас рассвет.
67. У камина Важа Пшавела. Перевод Б. Пастернака
Как келья отшельника дом твой в Чаргали,
и буки чернеют, как сажа в печах,—
весь путь они в изморозь рядом шагали,
так вот твой хваленый когда-то очаг!
Ты сам его выложил в виде камина,
чтоб в доме живое иметь существо.
Ты в комнате этой, немного пустынной,
поставил и глиной обмазал его.
Ты клал кирпичи по натянутой нитке
и вывел под звезды кривой дымоход,
чтоб с искрами вместе души пережитки
кружащимся вихрем несло в небосвод.