69. «Перевяжите рану…» Перевод Е. Евтушенко
Перевяжите рану.
Под голову — седло.
Обманывать не стану —
я ранен тяжело.
Олень от раны плачет,
упавши у ручья,
и слез своих не прячет,
но не заплачу я.
Себя я не жалею —
жалею только вас.
Был ранен тяжелее
я в жизни столько раз!
Я замерзал в метели
и от жестоких слов,
и спал я на постели,
постели из шипов.
Вы не берите сбрую,
седло и кобуру…
Ведь, если и умру я,
я всё же не умру!
Себя я не отчислю.
Останусь я в строю.
Ты жизнь взяла, отчизна,—
прими и смерть мою!
Снесите на вершину
меня —
я так хочу.
Сосновую лучину
зажгите, как свечу.
Меня на белом свете
когда-нибудь весной
колхидский вспомнит ветер
и конь мой вороной.
Когда утихнет битва —
у каменной скалы
в груди, где сердце было,
гнездо совьют орлы…
70. Подсолнухи. Перевод К. Арсеневой
Ворон каркает — горя глашатай.
Кукурузных корней волоконца
истлевают, и нивы не сжаты,
и подсолнух не смотрит на солнце,
умирает, согнувшись от боли.
Стали травы бесцветны и длинны.
Не шуршит утомленное поле.
И трепещут от взрывов осины.
Где же пахари? К пажити черной
наклонилась чинара, тоскуя.
Уронили подсолнухи зерна
на полоску землицы сухую.
Спят поля, словно умерших души,
всё же солнце нашел я за тучей.
Это солнце никто не затушит
у преддверия славы грядущей.
Цвет подсолнухов серо-свинцовый.
Танк топтал их простертые тени.
Где-то пес завывает дворовый,
и подсолнухи словно в смятенье.
Ждут и знают, что жизнь на пороге!
Сгинет враг, и герои вернутся,
станут снова цветы у дороги
петь о солнце и к солнцу тянуться.
71. Сказанное во время бомбежки. Перевод Б. Ахмадулиной
В той давности, в том времени условном
что был я прежде? Облако? Звезда?
Не пробужденный колдовством любовным
алгетский камень, чистый как вода?
Ценой любви у вечности откуплен,
я был изъят из тьмы, я был рожден.
Я — человек. Я — как поющий купол,
округло и таинственно сложен.
Познавший мудрость, сведущий в искусствах,
в тот день я крикнул:
«О земля моя!
Даруй мне тень!
Пошли хоть малый кустик —
простить меня и защитить меня.
Я по колено в гибели! По пояс!
Я вязну в ней! Тесно дышать груди!
О школьник обезумевший! Опомнись!
Губительной прямой не проводи!
Я человек! И драгоценен пламень
в душе моей!
Но нет, я не хочу
сиять заметно!
Я — алгетский камень!
О господи, задуй во мне свечу!»
И отдалился грохот равномерный.
И куст дышал. И я дышал под ним.
Немилосердный ангел современный
побрезговал ничтожеством моим.
И в этот мир, где пахло, где белело,
смеркалось, пело, силилось сверкнуть,
я нежно вынес собственного тела
родимую и жалостную суть.
Заплакал я, всему живому близкий,
вздыхающий, трепещущий, живой.
О высота моей молитвы низкой,
я подтверждаю бедный лепет твой.
Я видел одинокое, большое
свое лицо. Из этого огня
себя я вынес, как дитя чужое,
слегка напоминавшее меня.