Предвечерняя тень,
удлиняясь, лежит на земле,
угасающий день
безвозвратно уходит в былое.
Эти строки письма
я писал не пером на столе,
а на дикой скале
заходящего солнца стрелою.
110. Народная пляска. Перевод П. Антокольского
Всё гуще сумрак дальних горных гряд.
Красавица и юноша парят
в круженье вихревом. И на лету
разглядывают яркую звезду.
Он — словно ветер. А она, скользя
пред ним, — как виноградная лоза.
И танец их — похож на сказку он,
на темный лес, на струн скрипичных звон.
Трепещут розы в капельках росы.
И горный кряж невиданной красы
их обступил. Вдали рога поют.
И в быстрой пляске горный воздух пьют
тот юноша и девушка-дитя,
с крутых стремнин в грядущее летя.
Как плеск волны, как дальней бури гул,
мне шелест платья сердце полоснул…
111. У могилы Гёте. Перевод А. Межирова
Над могилою Гёте
безмолвные липы застыли,
ожидают кого-то
живые цветы на могиле.
И упал теневой
саван легкий на камень тяжелый,
и гудят над листвой
в кронах лип золотистые пчелы.
А за сетью ветвей
очертанья казармы угрюмой,
там в берлоге своей
бредил Гитлер кровавою думой.
Мне почудилось вдруг,
что калина колышется алая,
смолкли пчелы вокруг,
и стоит тишина небывалая.
Речка рядышком где-то
поворачивать жернов не ленится,
и с могилой поэта
беседует старая мельница.
Здесь хлопочет она,
чтоб над Веймаром песня звучала
и прикладом война
в двери Веймара не постучала.
У поэта с чела
исчезают морщины печали,
хочет он, чтоб трудилась пчела,
чтобы воды в каналах журчали,
чтобы по целине
жизнь за плугом стальным проходила.
Вся в цветах, как в броне,
возле Веймара дремлет могила.
Здесь ни жизни, ни сил
не жалел мой собрат в наступленье
и цветок посадил,
пред могилою встав на колени.
Этот стройный цветок —
сын горячего волжского лета —
пчелам отдал свой сок
и украсил могилу поэта.
Не изгладится след,
что оставил под Веймаром воин, —
зерна будущих лет
с Волги в сумке принес полевой он.
Эти зерна взошли —
и обильные росы покрыли
нивы здешней земли,
листья лип и цветы на могиле.
В изголовье певца
мне мерещатся горы в тумане,
и в руках у жнеца
острый серп излучает сиянье.
Ветви лип над могилой
прохладную тень расстилают,
розы Грузии милой
на каменных плитах пылают.
И врачуют они
нанесенные войнами раны,
и в прохладной тени
тихо шествует вечер туманный.
Для поэта природа —
чаша, полная звуков и песен,
но певец без народа
безгласен, бескрыл, бессловесен.
Зерна в почве живут,
жить без почвы они не смогли бы.
К новой жизни зовут
над могилой склоненные липы.
Не увял, не поблек,
не склонился под ветром крылатым
отсвет Волги —
цветок,
что посажен советским солдатом.