Вот гуляют кутилы, и пляшет кинто,
и шашлык на шампуре, и зелень на блюде…
Где же ночь? Или вправду не видел никто,
как ты шел под хмельком в предрассветном безлюдье?
Сколько лестниц и каменных стен украшал,
сколько красок извел за ничтожную плату,—
вот девчоночка держит на привязи шар,
вот пшено на гумне исклевали цыплята…
Рядом горы. И бедный художник в ночи
приглашает их запросто в знак пониманья.
И трубят, словно лопнуть хотят, зурначи.
Горы входят, как гости: «Привет, Пиросмани!»
Ты окинул глазами плоты на Куре,
и стога на полях, и туманные выси
и поставил на стол их на ранней заре,
стал столом твоим весь разноцветный Тбилиси.
Эта сытость тебе и без денег далась.
Эти вина и кушанья кисть создавала.
Только черная сажа мелькает у глаз.
Только лестница рушится в темень подвала…
А почем у людей огурец иль чеснок,
сколько стоит кусок неразменного быта —
разве это касается сбитого с ног?
…И лягнуло тебя между ребер копыто.
И отброшена кисть. И на выпуклость век
синеватые тени положены густо.
И неведомо, где погребен человек.
И конец.
И навек остается искусство.
127. От этого порога… Перевод Б. Ахмадулиной
От этого порога до того
работы переделал я немало.
Чинары я сажал — в честь твоего
лица, что мне увидеть предстояло.
Пока я отыскал твои следы
и шел за ними, призванный тобою,
состарился я. Волосы седы.
Ступни мои изнурены ходьбою.
И всё ж от этой улицы до той
я собирал оброненные листья,
и наблюдали пристально за мной
прохожих озадаченные лица.
То солнце жгло, то дождик лил — всего
не перескажешь. Так длинна дорога
от этого порога до того
и от того до этого порога.
И все-таки в том стареньком дому
всё нашими населено следами,
и где-то там, на чердаке, в дыму,
лежит платок с забытыми слезами.
От этого и до того огня
ты шила мне мешок для провианта.
Ты звездную одела на меня
рубаху. Ты мешок мой проверяла.
От этого порога до того
я шел один среди жары и стужи,
к бокам коней прикладывал тавро
и воду пил, толок я воду в ступе.
Я плыл по рекам и не знал — куда,
и там, пока плыла моя пирога,
я слышал, как глаголила Кура —
от этого и до того порога.
128. «Я прокричал „ваша́!“…» Перевод Е. Евтушенко
Я прокричал «ваша́!»
строителям Ваке.
Гора обратно
эхо мне вернула.
Мой голос
затерялся вдалеке
средь городского грохота и гула.
Что делать,
голос мой погас в движенье уличном,
и эхо мне возвращено горой.
Повешу месяц
на крючок рыбацкой удочки
и, словно чашу,
ночь поставлю над Курой.
Благодарю судьбу свою счастливую —
укор и ласку,
споры и покой.
Ты подари, Тбилиси,
ветку сливовую,
туманами полночными покрой.
Тбилиси мой,
твоею тенью стану я.
Ты моя гордость,
мужество и честь.
Мне подари
скамейку постоянную,
но не давай мне времени
присесть.
Я как река,
тобою освещенная,
с твоими фонарями в глубине.
Пусть эхо,
мне горою возвращенное,
как голос твой,
всегда звучит во мне.
Устрой, Тбилиси,
тайную вечерю
в ущелье,
возле призрачной тропы,
исполненную синего свечения
и шелеста платанов и травы.