17
Стоять под градом — разве это шутка?
Оставшись там, замерзла б я давно.
Блуждать во мраке боязно и жутко,
Да и сорваться вниз не мудрено.
Но будь что будет! Помолившись богу,
Решилась я и двинулась вперед,
И потеряла сразу я дорогу,
И очутилась у твоих ворот.
Увидев цепь, я поняла мгновенно,
Где я стою… Отец твердил не раз,
Что здесь, в горах, прилежно и смиренно
Пустынник божий молится за нас.
Я стала звать, но ветры так свистели,
Что ты не слышал несколько минут.
„О боже, — я подумала, — ужели
Придется мне остаться на ночь тут?“
Но пожалел творец меня, и вскоре
Ты отозвался… Вот и весь рассказ!
И да спасет господь тебя от горя,
Как ты меня сегодня ночью спас!»
18
«Дитя мое, десница всеблагая
Вернет земле сияние зари.
Господь хранит нас, в бедах помогая,
Ты не меня — его благодари».
— «Ты думал, я разбойник или дьявол?»
— «Дитя мое, не надо осуждать, —
В такую бурю кто б себя заставил
Забытого отшельника искать?»
— «Но у тебя ужели нет на свете
Ни брата, ни сестрицы?» — «Дочь моя,
Я свет познал в монашеском обете,
Я позабыл, что где-то есть семья».
— «И ты давно монахом стал?» — «Не знаю».
— «Но как же так?» — «Я не считаю лет,
Покинув мир, я жизни не внимаю,
И в этом — мой монашеский обет».
— «Ты целый мир покинул для пещеры?»
— «Да, бог меня наставил на пути».
— «Ужели бог велит во имя веры
Всю жизнь сидеть и плакать взаперти?
19
Прости меня, господь, за это слово,
И ты не осуди, честной отец.
Когда, бывало, у холма крутого
Я стерегла на пастбище овец, —
Слова отца я часто вспоминала:
„Там, среди льдов, угрюм и одинок,
Живет монах, он терпит бед немало,
Он ради духа плотью пренебрег“.
Как я дивилась, господи помилуй, —
Зачем тебе монашеский наряд?
Ужели бог утехам жизни милой,
Которые он создал сам, не рад?
Зачем же он украсил мир цветущий
Сияньем вод и трепетом светил?
Ужель затем, чтоб человек живущий
Отверг его, и проклял, и забыл?
Как? От всего на свете отрешиться —
От радостей, от близких, от друзей?
Но разве я сама себе убийца?
Нет, не ужиться б в келье мне твоей!
20
Жилищем ты избрал каменьев груду.
Но сладок мир, как ты ни прекословь!
Здесь смерть царит — там жизнь кипит повсюду!
Здесь скорбь кругом — там радость и любовь!
Ужели круг семьи своей любимой
Покинул ты без горя и без слез?
Ужель тоску души неукротимой
О ком-нибудь из мира не унес?
Ужели так легка тебе разлука?
Отца и мать неужто ты забыл?
Неужто ты навек покинул друга,
С которым вместе плакал и любил?
О, как ты мог?!» — «Что я тебе отвечу?
Душа для нас дороже бытия.
В плену соблазна душу человечью,
Дитя мое, не мог оставить я».
— «Так, значит, нет в миру нам искупленья
И не спастись, изведав суету?»
— «Спастись-то можно. Только путь к спасенью
Достался мне, несчастному, в скиту».
21
Несчастному?! Что он сказал такое?
Как повернулся у него язык?
Как вылетело слово роковое,
К которому он вовсе не привык?
Несчастному?! Ведь это стон печали,
Ведь это вопль тоскующей души,
Души того, кто счастлив был вначале,
Души того, кто здесь погиб в глуши!
Но что случилось? В чем его утрата?
Не в том ли, что, расставшись с суетой,
Греховный мир покинул он когда-то
И здесь обрел душевный свой покой?
Ужель считает мукою бесплодной
Свои труды бестрепетный монах?
Не в том ли счастье, чтоб душе свободной
Воздвигнуть храм бессмертия в веках?
Что с ним стряслось? Откуда это слово?
Ужель роптать он стал на свой удел?
Ужель он счастья захотел земного?
Ужель творца он упрекнуть посмел?