22
Но нет, напрасна грешная тревога!
Свой светлый дух не бросит он во тьму!
Его удел — хвалить и славить бога,
Столь дивного и щедрого к нему!
Но кто ж его лукавый соблазнитель?
Кто породил в устах его упрек?
Взглянул вокруг себя пустынножитель,
И никого заметить он не мог.
Да, никого… Лишь дева молодая
Дремала сладко возле очага,
И бледный свет, ланиты озаряя,
Скользил по ней, смущая бедняка.
И так была пленительно-прекрасна
Она в сиянье трепетных огней,
Как будто все усилия соблазна
Соединились, торжествуя, в ней.
Как будто все утехи наслажденья,
Вся свежесть молодой ее поры
Рассыпали в пещере на мгновенье
Свои благословенные дары!
23
Дитя любви, дитя земного праха,
Молчала дева, в сон погружена,
И в сердце истомленное монаха
Блаженная сходила тишина.
Зачем же он с нее не сводит взгляда,
Зачем глядит чем дале, тем нежней,
Зачем струится в грудь ему отрада
И он невольно радуется ей?
И вот душа страдальца посветлела,
Небесный луч, сверкая, пал во тьму,
И трепет, пробегающий по телу,
Теперь, увы, приятен был ему.
А сердце билось так неукротимо,
Как будто вырывалось из груди,
И золотая арфа серафима
Звала его и пела впереди.
Впервые это чувство неземное
Познал отшельник, гордый и немой,
И понял он, что грех блаженней вдвое
Чем торжество души его живой.
24
И он шагнул вперед, не понимая,
Чего он хочет… Сладостно чиста,
Она спала, едва приоткрывая
Улыбкой озаренные уста.
Казалось, к упоительным лобзаньям
Звала она улыбкою своей…
И в этот миг, истерзанный желаньем,
Кто б устоял, не дрогнув, перед ней?
Не устоял и схимник… И, ликуя,
Склонился он над девою… И вдруг
Остолбенел… Ужели поцелуя
Он жаждет, грешный? Горестный недуг
Ужель его преодолел сегодня?
Нет, это ложь! Жива его душа!
Тверда в нем вера дивная господня.
И он пред нею чист, не согреша!
О, нет, он не лишится благодати!
Живую душу, что воздвиг господь,
Он променять не может на объятье
И превозможет немощную плоть!
25
Но что это? Чей это адский шепот:
«Ага, попался, праведник?» Чей крик,
Чей злобный вопль, чей богомерзкий хохот
В погибшем сердце явственно возник?
«Что, одолел тебя?» Откуда эти
Слова проклятые? Ужели он
Сошел с ума? Как жить теперь на свете?
Но, может быть, всё это только сон?
И оглянулся он, объятый дрожью, —
Нет никого… Лишь девы молодой
Дыханье слышится… И пал он ниц к подножью
Изображенья матери святой.
Но нет душе его успокоенья —
Всё тот же трепет, тот же лютый страх,
Всё то же в сердце грозное смятенье,
Всё тот же ужас чувствует монах.
Душа полна молитвою усердной,
Но сердце зла не может побороть…
Ужель под кровом девы милосердной
Не замолчит бунтующая плоть?
26
Заплакал он и поднял кверху очи…
О горе! Вместо матери святой
Сиял пред ним во мраке темной ночи
Прелестный образ девы молодой!
Что с ним стряслось? Проклятое виденье!
Ужели грех его настоль велик,
Что матери святой изображенье
Восприняло греховный этот лик?
Ужели бог лишил его навеки
Святого лицезренья божества,
Чтоб снова плоть воскресла в человеке
И отказался дух от торжества?
Перекреститься? Но рука как гиря!
Читать молитву? Но дрожит язык!
И кажется, остался в целом мире
Один прелестный, но проклятый лик!
«Что, одолел?» И снова чей-то хохот,
И снова кто-то ластится к нему…
И, заглушив души последний ропот,
Он, как безумный, выскочил во тьму.
27
Зажглась заря, и утро засияло,
И разбежались в небе облака,
И тихо над землей затрепетало
Спокойное дыханье ветерка.
Кто там бежит над пропастью ужасной?
Кто бродит там, блуждая между скал?
Ужель монах? Да, это он, несчастный!
Как бледен он, как жалок и устал!
Вот он остановился на мгновенье,
Вот устремил на небо жадный взор…
Последняя надежда на спасенье
Вставала, полыхая, из-за гор.
Он солнца ждал… Но медлило светило…
Еще вчера, открыв из кельи дверь,
Он тихо ждал, пока оно всходило…
Он ни минуты ждать не мог теперь!
И наконец взошло, блистая, солнце.
И побежал он, торопясь, домой,
И светлый луч, упавший сквозь оконце,
Опять, опять увидел пред собой!