Выбрать главу
24
Давно ведется, хоть и глухо, Война с панами у крестьян, Востро держать им надо ухо, Чтоб не поддаться на обман. Вот и сегодня — нету веры, Что тут не ходит сыщик-бес. Нет, дудки, приняты все меры — Свои кругом на страже здесь. Заметит кто-нибудь чужого — Сигнал, Авген за ручку круть, И уж ксендзы вовсю орут, Слышны псалмы из Ченстохова.
25
И веры не теряют люди, Храня надежды свет в груди, Пусть ныне правит пан и судит — Весна им блещет впереди! А дед Кутейка молвит строго: «Мужик вовеки не помрет, Пред ним великая дорога, А пана только гибель ждет. Он царь сегодня, всех сильнее, А завтра — прах, зола и дым, Полынь не вырастет над ним. Я ж табачок еще посею!»

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1
На людях я иль сам с собою, Все с ними в думах я живу. Мне не дают они покоя Ни в чутком сне, ни наяву. Не день, не два — по доброй воле — Идти мне с ними по пути, Чтобы избыть их злую долю, Чтоб счастье им помочь найти. Я снова к вам, мои герои, Мои три близкие души, Иду в деревню Петруши, Где, знаю, нет и вам покоя.
2
Они в каморке крепко спали — Нет крепче сна перед зарей, — И сны их уносили в дали, Ласкали щедрою рукой. Своя Марине хата снилась, И пашня, и они втроем; В краю свободном был Данила, Мальчонка — грезил о своем. А у ворот их тихой хаты Стучалась между тем беда: Сходились стражники сюда, Как будто по невесту сваты.
3
Двор окружен, закрыты ходы. У темных окон, в смутный час, Стоят душители свободы, С них не спуская зорких глаз. На двери навалясь всем телом, Ватагой рвутся в мирный дом. Ох, кто пришел за добрым делом,
Тот не полезет напролом! «Кто там?» — дрожащий от тревоги Донесся голос из сеней. В ответ — все громче и сильней Стук раздается на пороге.
4
Колотят в двери, словно в бубен, Чтоб кончить дело до зари. На языке — угрозы, ругань, Грохочет окрик: «Отопри!» Марина шепчет: «К нам! О боже!..» «Молчи! — Данила на нее. — Ни плач, ни крик твой не поможет, Поживы ищет воронье». Она, как смерть, с переполоха, И он, раздетый и босой, Дрожат, как стебли под косой. Куда им деться? Дело плохо!
5
И отпирает дверь Данила, Сам отступая в уголок. Ввалилась в сени вражья сила, Гремят шаги тяжелых ног. Стоят, как псы, зловещей сворой. «А ну-ка, кто Данила Смык? — Вдруг властно молвил пан Пшебора. — Что ж пан молчит? Прилип язык?» «Данила — я. Что надо пану?» «То пан увидит скоро сам… Пан Гжыб! Прошу вас — гляньте там, А в их халупу сам я гляну!»
6
Паны торжественно, степенно Творили обыск, как обряд, Весь перерыли дом отменно, Все вещи трогали подряд. Совали нос в любую щелку, Трясли подушки, сенники, В подпечье лазили, за полку, Измяли скатерть, рушники. Стучали в стены, от порога Пол изломали вширь и вдоль, Перетрясли в кадушке соль, Святых ощупали и бога.
7
Сложив, как на молитве, руки, Стоит Марина у стены, Глядит, с душою полной муки, Как произвол чинят паны. Что ищут? Что у них за мысли?… Как сердце ей сосет тоска! Густые волосы обвисли, Как будто ветки лозняка. Молчит Данила, брови хмуря, Ни рук не чувствуя, ни ног. И только их малыш-сынок Спокойно спит, не слыша бури…
8
И дед Кутейка для порядка Присутствует как понятой, Молчит, смотря вокруг украдкой, — Да что и скажешь своре той? Стоит он хмурый, молчаливый, Но на заметку все берет, И мысли роем суетливым Шныряют здесь и у ворот. Тут оборота жди крутого! Нет-нет — и екнет в сердце страх: А вдруг как за единый мах Прижмут паны и понятого?
9
Застав за обыском Пшебору, Кто мог бы описать его? Ему сравниться разве впору С самим ксендзом под рождество. И впрямь, он строг, как ксендз в костеле: Мол, властен здесь отнюдь не он, Он поступает поневоле — Ведь надо всем стоит закон. Его же долг — одним ударом Крамолу тайную пресечь: Он «высшей власти» щит и меч, И ценит власть его недаром.
10
Данила смотрит и гадает — Чем грозный кончится налет? Пшебору злость не зря снедает: Улик ему недостает. Напрасны хитрые уловки, И ни к чему весь панский труд, — Брошюры, книжки и листовки За банькой спрятаны под спуд И все ж на сердце тяжко, смутно, И он уверен лишь в одном: Гроза близка, и может гром Их разразить ежеминутно.
11
Он смотрит на жену: бедняжка! Как перепугана она! Как ей все это видеть тяжко! Стоит белее полотна. Ох, сердце женское, родное! Ну просто рвется вся душа… А тут еще дитя грудное, — Кто пожалеет малыша?… Весь красный пан, как идол медный. На них не глядя, в уголке Брезгливо шарит в сундуке, Перебирая скарб их бедный.
12
Как не кипеть обиде жгучей: Ворвался, гад, в их мирный дом, Перерывает все онучи, Тряпье, нажитое трудом. В сундук залез, как вор клейменый, Перевернув им все нутро, Бессовестно рукой холеной Швыряет скудное добро. И душу грязными ногами Он топчет нагло, пес шальной! О, будь ты проклят, панский строй, Где жизнь насильники поганят!