Ганнина мать встала ранью рассветною,
Мужа и дочку ждет на блинки,
Дров принесла она в хату бедную,
Печь затопила — ставит горшки.
В сотый уж раз она, может, с тревогою
В окна смотрела из хаты на двор:
Уж не беда ли случилась дорогою —
Что-то не едет с Ганной Егор.
Утром вчера он в дорогу отправился,
Думал вернуться к ночи домой,
С тощей лошадкой, наверно, намаялся
В поле такой непогожей порой.
Что за причина, что так задержался?
Трудно понять ей, как ни тужи:
Может, в сугробах где заплутался,
Может, заехал к родне в Рубежи.
Скрипнули сани… В окна морозные
Старая смотрит с тревогой на двор,
Смотрит, глаза напрягая слезные,
Видит — в ворота въезжает Егор.
«Где же, где Ганна?» — мать убивается.
«Разве и дома ее еще нет?»
И у обоих сердце сжимается,
И помутился в глазах белый свет.
Ганна в то время другою дорогою
Шла, когда ехал за нею отец.
«Думал, что дома, — сказал он с тревогою. —
«Нет ее. Где ж она, где наконец?»
Ищут напрасно в селе, у околицы,
В церковь идут, чтоб на свечку подать.
Стонет старик, а старуха все молится, —
Ганны не видно, нигде не слыхать.
С тех самых пор, как беда приключилася,
Стало поверье в народе ходить:
Если столбушкой метель закружилася,
Небо бедой начинает грозить,
Поздней порой у леска недалекого
Призрак увидишь — охватит страх,
Выбраться хочет из снега глубокого,
Ищет дорогу с ношей в руках.
Кто ни идет, кто ни едет — пугается,
Встретить такое путник не рад,
Полураздетый призрак шатается,
Косы растрепаны, очи горят.
Вырвана грудь до костей, и ужасная
Рана зияет, страх наводя.
Кровь из нее льется красная-красная,
Руки к груди прижимают дитя.
Жалобно стонет, песню печальную,
Страшную песню слезно поет, —
Слышат такую песню прощальную
В час, когда смерть к изголовью придет.
Песню о тех, что с миром разлучены,
И о потерянном в жизни пути,
Песню о матери бедной, замученной —
Молит ее обогреть, подвезти.
Крестятся люди, каждый пугается.
Страшное место обходит скорей,
Снова виденье в лес удаляется
С песней, с котомкой, с ношей своей.
В памяти это преданье далекое
В селах и ныне еще берегут:
В чаще сосновой яму глубокую
«Ганниным яром» люди зовут.
Эпилог
Скажет мне добрый читатель с досадою:
«Снова ты грустную песню поешь.
Ею ты сердце нам не порадуешь, —
Может, иную нам в дар принесешь?
Чтоб вместо снега над нашею нивою
Видели мы ликованье весны,
Видели Ганну живую, счастливую,
Чтобы ей снились веселые сны».
Знаю, друзья, вы неласково встретили
Полную горечи песню мою,
Вашу недолю беру я в свидетели,
Ею я мысль подтверждаю свою.
Дайте мне лето, где б землю печальную
Буря не била, не гнула людей,
Дайте мне хату, хотя бы случайную,
С вечно живущей радостью в ней.
Ночь опустилась тенями могильными,
Гибнет и старый и малый, — смотри —
Слабые гибнут, обижены сильными,
Стонут, горюют с зари до зари.
Цепи да казни, злоба звериная, —
Кто только в жизни их не терпел, —
А человека, считая скотиною,
И пожалеть никто не хотел.
К вечным страданьям горем приученный
Бедный не видит невзгоды своей,
Если ж порою и плачет, измученный, —
Ты хоть, читатель, его пожалей.