Но вот спустились мы в долину,
и сзади выросший бугор
закрыл вдруг неба половину,
и дальний дом, и яркий бор.
И на прибрежных темных пожнях
тотчас же повстречалась нам
орда туманов осторожных,
ползущих понизу к стогам.
Нас охватила дрожь сырая,
минута — станет все мертво…
…А завтра снова, не сгорая,
взметнется мира торжество.
17. В дремотный лес…
В дремотный лес, как в отчий дом, вошли.
Здесь тихо, бестревожно и отрадно.
И кажется — исходит от земли
настоенный на травах винный дух.
А над прудом — как в погребе,
прохладно,
и свет, лежавший на воде, потух.
Здесь тихо, бестревожно; и покорней
листвы, чем под ногами, не найти.
Но наступи на спрятанные корни,
задень за узловатые коряги,
трухлявый ствол толкни
и ощути
упругость паутинной передряги. —
И ты услышишь гром за тишиной,
смятенье за спокойствием безгласным;
такой благопристойный мир лесной
предстанет исковерканным тебе —
дыханьем голубой болотной астмы
и слизняковой жадностью в грибе.
Большую птицу маленькими ртами
смакует муравьиная орда.
Безводья всеобъемлющее пламя
живьем сжигает сердцевину дуба.
Поодаль возмужавшая вода
над почвою насильничает грубо.
В ногах у леса ползает трава
и, к солнцу заслоненному взывая,
уже едва жива, едва жива…
Забьется муха в ужасе, но вновь
прервет свой полузвук не сознавая…
У жидких кленов
горлом
хлещет кровь…
18. Видение
Вчера, о смерти размышляя…
Косматый лес, в лишайниках, в грибах,
завел меня, как злобный провожатый,
в гнилые чащи, в сумрак суковатый,
где из-под каждой кочки лезет страх.
Повышенным давленьем полумглы
меня прошибло до седьмого пота:
белесый пар струился из болота
и обвивал истлевшие стволы.
Соседями пронзенные насквозь,
они, живой прикидываясь ратью,
распяливали черствые объятья,
чтобы от них уйти не удалось.
Приподнятые смрадом светляки,
осатанев от собственного света,
как сбитые с орбит своих кометы,
сшибались всем ньютонам вопреки.
Гнусавило злорадно комарье,
на древнем пне владычествовал филин. —
И оказалось, я уже бессилен
продлить существование свое.
В меня вползала медленная жуть,
бездушный мрак моей душой питался,
я холодел, я в камень превращался,
не смел уже ни охнуть, ни вздохнуть.
И травы прорастали сквозь меня,
и комары на труп мой не садились
… … … … … … … … … … … … … …
… … … … … … … … … … … … … …
Я стал ничем в сиянье вечной мглы.
Но мысль моя жила: мой ум бесплотный
и стал той гибкой плесенью болотной,
что обвивает мертвые стволы.
19. Зимнее
Сергею Семёнову
В белый край, где низкие метели
залихватски мчатся по равнинам,
где, привыкнув к покрикам совиным,
темные не шелохнутся ели, —
я приехал слушать и учиться:
у снегов — холодному кипенью,
у деревьев — стойкому терпенью,
затаенной страстности у птицы.
Но когда с лесного поворота
услыхал удары дровосека,
жадное дыханье человека
за насущной в семь потов работой,
и паденье дерева — крушенье
мира, шелестевшего над нами,
жалобы дороги под санями
и дурную песню в утешенье;