Иду я деревней,
и ты у калитки стоишь,
и кормишь овец
чуть посоленным хлебом
с ладони.
И теплое золото вечера капает с крыш
на грядки,
на спины телят,
в материнский подойник.
А я — горожанин
и вовсе с тобой незнаком.
Но вот уже сколько прошло —
я все помню и помню:
и ты у калитки,
и пахнет парным молоком…
я вовсе с тобой незнаком… —
Хорошо и легко мне!
24. «Скажите, зачем и куда побежала…»
Дочери Наташе
Скажите, зачем и куда побежала
девчонка, бродившая сонно и шало?
Все было спокойно — и вдруг суматоха:
рванула калитку, захлопнула плохо,
вдоль пожни ногами сверкнула босыми,
воинственный клич испустили гусыни,
расставили крылья, и шеи — как змеи,
но только лишь пыль по дороге за нею!
Девчонка бежит, поправляя платочек,
и все придорожье вослед ей стрекочет,
и самые громкие в здешней округе
трубят петухи, костенея с натуги,
и под ноги яблоки падают с веток,
и плещутся ведра у встречных соседок,
лохматые шавки, отстать не желая,
и те уже, бедные, хрипнут от лая!
Мелькнул магазин, и правленье колхоза,
и школа, и клуб, и за клубом береза,
и вот уже рожью несется тропинка,
исхлестаны руки, слетела косынка,
все ближе большак с неслучайным прохожим —
таким долгожданным, таким нехорошим…
Девчонка вздохнула, помедлила малость,
метнулась навстречу и — ах, обозналась!
25. «На тебе цветистый поясок…»
На тебе цветистый поясок,
к волосу положен волосок, —
ты прошла вечерней луговиной
словно солнца свет — наискосок.
Захотела к роще подойти,
я — как тень у солнца на пути;
легкий шаг замедлила, вздохнула —
дай дорогу, дескать, пропусти!
Друг за дружкой в рощу, след во след,
так мы и вступили, тень и свет, —
жаркий полусумрак, и меж нами
никакой границы больше нет.
А идем обратно сквозь лесок —
нависает прядка на висок
и никак не свалится листочек,
зацепившийся за поясок.
26. «Соловьи безумствовали. Ветер…»
Соловьи безумствовали. Ветер
трепетал в деревьях допоздна.
Ты забылась только на рассвете,
медленным восторгом сражена.
День придет с настырными делами,
с неизбывной вязкостью забот,
и, заспав свое ночное пламя,
ты нырнешь в его водоворот.
На людях, в трезвоне повседневья
даже и не вспомнятся тебе
ветром окрыленные деревья,
сладость соловьиная в судьбе.
Ничего и не бывало словно,
шутишь чуть не с каждым мужиком. —
Как же так, Иринушка Петровна?
Может, переглянемся тайком?
27. «Закатав до колен штаны…»
Закатав до колен штаны,
стал по-прежнему я мальчишкой.
Руки-ноги мои черны,
мяч упруго торчит под мышкой.
В отутюженном полотне
ходят-шепчутся недотроги.
Никого-то не надо мне —
эй, красивые, прочь с дороги!
28. Луна дурачится
Когда деревня спит, и крыши
темней на фоне темноты,
деревья глуше, речка тише
и неразборчивей кусты,
когда с цепи по всей округе
собачья спущена тоска, —
луна откалывает трюки,
на землю глядя свысока.
Даваться диву, сколько прыти!
То, испещренная листвой,
на тонком прутике, смотрите,
висит с ухмылочкой кривой;
то, бесшабашно интригуя,
без проволоки, наугад
с одной антенны на другую
скользит над обмороком хат.