47. В чистом поле
Выехали засветло, и звезды
нас уже догнали в чистом поле.
Холода бежали из-под стражи
и ледком в колдобинах легли.
Ведать мы не ведали дотоле
как тягучи ветреные версты:
еле-еле двигались пейзажи,
на небо сквозящие вдали.
Плыли: силуэт безглавой церкви,
два коня стреноженных на воле,
мельница с ненужными крылами,
хутор с покосившейся трубой. —
В чуть зеленоватом чистом поле
скулы нам сводило, пальцы терпли.
За горами где-то, за долами
счастье нам обещано с тобой.
48. «Когда испуганною ранью…»
Когда испуганною ранью
в шинели, в запахе ремней
однажды встанет расставанье
над спящей дочерью моей, —
ей не приснится непогода,
не примерещится гроза:
смотреть по-прежнему природа
ей будет весело в глаза —
лужайкой, речкой, земляникой,
свистулькой, формочкой с песком…
Давай, вояка, загляни-ка
в ее владенья хоть глазком!
49. Движенье
Не затем, чтобы споры вести,
и не в душном веселье —
мы у стога степного присели
отдохнуть на пути.
На мгновение замерли тучи
и склонился цветок,
и с обрывистой кручи
рухнул ветер у ног.
Ветер рухнул,
но тотчас проворно вскочил,
распрямился цветок,
преисполненный сил,
и косматые тучи над нами
понеслись табунами.
Больше было нельзя отдыхать!
И неровной дорогой
молчаливо и строго
мы с тобой зашагали опять.
50. «Далека дорога, далека…»
Далека дорога, далека.
Нелегка разлука, нелегка. —
К сожаленью, мы не облака.
51. Елка
М. В.
О детской елке, праздничной и скромной,
мы вспоминаем часто и теперь,
но уж никто из детской полутемной
нам не грозит, приотворяя дверь.
А за дверьми, чуть ветви разминая,
еще без украшений, без креста,
морозная, пахучая, сквозная,
от света зябко вздрагивала та,
что в лакомства, фонарики, хлопушки
являлась нам одетая всегда,
и радостно торчала на макушке
наивная, стеклянная звезда.
Но только нам приходится все чаще
не в теплой детской дома своего,
а на ветру, под елью настоящей
справлять свое скупое торжество.
Молчим ли мы за куревом привала,
поем ли под удары топоров, —
она стоит среди лесного зала,
спокойная, в дрожании костров.
Теперь она одета в грузный иней,
в стеклярус из окрепнувшего льда,
и светит нам примерзшая к вершине,
суровая Полярная звезда.
Воспоминания о блокаде (1941–1960)
52. Декларация
Не летописец, а тем паче
не агитатор, не трубач, —
я не унижусь до задачи
стоять на уровне задач.
Кто я такой, кто дал мне право
куда-то звать, кого-то весть
вперед налево ли, направо,
как будто лево-право есть?!
Да не возвышусь я вовеки!
В густом замесе бытия
все — люди, то бишь человеки,
такой же, стало быть, и я.
Боюсь ли, рыпаюсь впустую,
надеюсь, верую, люблю,
смеюсь и плачу, торжествую
и губы горестно кривлю, —
я весь живой, я весь подробный,
как иванов или петров…
Нас вместе
осеняют ромбы
скрестившихся прожекторов…