Потребность в поэтическом самовыражении доходила у Леонида Мартынова до одержимости. Он любил жизнь, любил во всей ее полноте и противоречивости. Не случайно в его поэзии многократно звучит мотив "жизни живой" и говорится о ее постоянном обновлении.
"Все, что обычно начиналось,— кончается необычайно!" ("Концы и начала") — вот поэтический афоризм, выражающий суть мировосприятия поэта. В самой творческой биографии Леонида Мартынова многое было "не как у всех". В первую очередь это относится к его поэзии, в которой предельная сила лирического самовыражения сочеталась с эпической силой его ищущей, обобщающей мысли. И еще: высший пик его творческих свершений падал не на молодые, не на 20-е, а на последующие годы, на вторую половину нашего столетия. Вот почему и надо сказать прямо: Леонид Мартынов — поэт, определивший облик середины двадцатого века.
Валерий Дементьев
Стихотворения,
вошедшие в прижизненное собрание сочинений
"Выдвинутые подбородки…"{2}
Выдвинутые подбородки,
Суковатые кулаки…
Это было в рабочей слободке
Над гранитным бортом реки.
Сцапали фараона:[1]
"А ну-ка сюда волоки!"
Нынче не время оно
Над гранитным бортом реки.
И разговор короткий —
Слова не говоря…
Это было в рабочей слободке
В пламени Октября,
Там, где туман, витая,
Плыл над волной реки,
Старых архангелов стаю[2]
Пряча на чердаки.
1920
Провинциальный бульвар{3}
Провинциальный бульвар. Извозчики балагурят.
Люди проходят, восстав от сна.
Так и бывает: проходят бури
И наступает тишина.
Что из того, что так недавно
Стыли на стенах кровь и мозг!
Толстые люди проходят плавно
Через бульвар, где истлел киоск.
Что из того, что разрушенных зданий
Ясные бреши на восток!
Кончились, кончились дни восстаний,
Членовредительства и тревог.
И только один, о небывалом
Крича, в истрепанных башмаках,
Мечется бедный поэт по вокзалам,
Свой чемоданчик мотая в руках.
1921
"Мы — футуристы невольные…"{4}
Мы — футуристы невольные
Все, кто живем сейчас.
Звезды остроугольные —
Вот для сердец каркас!
Проволока колючая —
Вот из чего сплетены
Лавры благополучия
После всемирной войны.
Отгородимся от прошлого,
Стертого в порошок,
Прошлого, былью поросшего,
Скошенного под корешок.
Разве что только под лупами
Станет оно видней…
Пахнут землей и тулупами
Девушки наших дней.
1921
Вы уедете скоро. У платформы вокзала
Будет биться метель в паровозную грудь.
Улетая, завьюжится талая муть.
Я назад возвращусь, спотыкаясь о шпалы.
Рыжеокая девушка, белая Алла,
Не забудьте, кончая намеченный путь,
Сквозь окошко вагона свой стан перегнуть,
Удивляясь, как быстро Сибирь убежала.
И, взлетая на черную спину Урала
И спускаясь в долину голодных смертей[3],
Вспоминайте о том, как простились устало
Мы с больными улыбками умных детей,
Чтобы встретиться вновь в суете карнавала
Под веселыми масками старых чертей.
1921
"Позднею ночью город пустынный…"{6}
Позднею ночью город пустынный
При бертолетовых вспышках зимы[4].
Нежная девушка пахнет овчиной,
И рукавички на ней и пимы.
вернуться
Фараон — презрительная кличка полицейских.
вернуться
Старых архангелов стаю. Архангелами называли до революции служащих полиции, занимавшихся слежкой за населением и доносами.
вернуться
И спускаясь в долину голодных смертей. Речь идет о голоде в Поволжье.
вернуться
При бертолетовых вспышках зимы. Елочные украшения обычно посыпали бертолетовой солью (хлорноватокислый калий), блеск кристаллов которой напоминал сверкание снега.