И, превознемогая робость,
Припадкам ярости подвержен,
Он вверх Антарктикой на стержень
Надел редакционный глобус.
Не помышляя об авансе,
Он провалился в черный лифт.
"Расстанься с городом, расстанься!" —
Мелькнуло, как заглавный шрифт.
Он изучил прекраснейший язык.
Корреспондентом будущих изданий
Он сделался. И наконец привык
Не выполнять редакторских заданий.
Радиограммы слал издалека:
"Абзац… Стремленье к отдаленным странам,
Сознанье, что планета велика,
Пожалуй, недоступны горожанам.
Абзац… Я был в затерянных степях,
Где возрастают люди-корнеплоды.
Не их ли потом континент пропах?
Немые и безвредные уроды,
Их мозг в земле.
Абзац… Еще отмечу:
Я в скалах обнаружил серебро.
Туземцы бьют серебряной картечью
По дамским цаплям (сто рублей перо!)".
Так возвратил он молодость свою.
Безумным, загорелым, полуголым
Он сделался. И я не узнаю
Газетчика в товарище веселом.
Мы на одной из быстроходных яхт
По вечерам сплавляем к устью Леты
Тоску и нежность под высокий фрахт.
Мы также называемся — поэты.
О, здравый цензор! Беспокойны мы,
Подвержены навязчивым идеям.
Но нам доступно посмотреть с кормы
На берега, которыми владеем.
1927
Скоморох{29}
Есть на земле высокое искусство —
Будить в народе дремлющие чувства,
Не требуя даров и предпочтенья,
Чтоб слушали тебя не из почтенья,
Чтоб, слышав раз, послушали и снова,
Чтоб ни одно не позабыли слово,
Чтобы в душе — не на руках! — носили.
Ты о такой мечтал словесной силе?
Но, не смущаясь гомоном и гамом,
На площади меж лавками и храмом,
Где блеют маски и скрежещут доски,
Сумей взойти на шаткие подмостки,
Как великан в неистовстве упрямом!
Пускай тебя за скомороха примут,
Пускай тебя на смех они подымут,
Пусть принимают за канатоходца,—
Употреби высокое искусство —
Будить и в них их дремлющее чувство.
И если у тебя оно найдется,
Так и у них, наверное, проснется!
1928
Летописец{30}
Где книги наши?
Я отвечу:
"Они во мгле библиотек".
Но с тихой вкрадчивою речью
Подходит этот человек.
"Идемте!"
— "А куда зовете? Вы кто?"
— "Я сельский букинист.
Я дам вам книгу в переплете
Из серебра, где каждый лист
То ал, то бел, то желт, то розов,
То дымчат, как полдневный зной,
То ледянист, как от морозов…
Идемте! Следуйте за мной!"
— "Но почему в пустую ригу
Меня вы молча завели?"
— "Терпенье! Золотую книгу
Я выдам вам из-под земли!"
Какие-то берет он колья,
Какой-то шест, вернее — цеп,
И отмыкает вход в подполье,
Напоминающее склеп.
Здесь веники, и расстегаи[17],
И душегреи, и пимы,
Но вот и статуя нагая
Выглядывает изо тьмы.
"Вот, разбирайтесь!.."
Тишь, прохлада.
Со щами кислыми ушат…
О да! Здесь нечто вроде склада,
И в этом складе — прямо клад!
Да, это мудрость! Но источник
Сей мудрости необъясним:
Я вижу — Даниил Заточник[18]
И Ванька-ключник[19] рядом с ним…
Здесь книги есть для разных вкусов
На полке этой и на той:
Для коневодов — князь Урусов[20],
Для сердцеведов — граф Толстой[21].
Волюмы[22], рукописи, свитки…
Чего-чего тут только нет!
Через оконце жидкий, жидкий,
Трепещущий ложится свет.
Но вот та книга в переплете,
Он о которой говорил.
Действительно, вся в позолоте,
В пыльце, как с бабочкиных крыл.
Читать я начинаю тотчас,
С рисунков не спуская глаз,
Внимательно, сосредоточась…
Прошли минуты или час?
Нет! Дни огромней, чем комбайны,
Плывут оттуда, издали,
Где открывается бескрайный
Простор родной моей земли,
Где полдни азиатски жарки,
Полыни шелест прян и сух,
А на лугах, в цвету боярки[23],
Поярки[24] пляшут и доярки,
Когда в дуду дудит пастух.
вернуться
18
вернуться
23