Трагическая поэма «Сын» поистине способна «вывернуть человека наизнанку». Но автор ее прав: в конечном счете читатель поблагодарит его «за громовый урок о вечном торжестве жизни». Катарсис, очищение безысходной страшной болью — своего рода кульминация поэмы и в то же время ее внутреннее глубоко человеческое, гуманистическое оправдание:
Вот что говорил о «Сыне» Н. Тихонов: «В дни войны вступают в строй и самые древние формы поэзии, которые, казалось бы, давно ушли в прошлое. Что мы помним о древних скальдах, сопровождавших дружины и слагавших свои песни на поле брани, славивших павших героев или звавших своей песней к мести? А вот мы читаем прекрасную поэму Павла Антокольского „Сын“, о которой люди посвященные говорят, что это и есть песня скальда над могилой сына, павшего за родину. Вместе с тем поэма эта — не надгробная надпись, не эпитафия. Она говорит о нашей живой действительности»[41].
О. Берггольц назвала поэмы «Сын» Антокольского и «Василий Теркин» Твардовского «лучшими произведениями советской поэзии военных лет». Далее она сказала: «Лучшие вещи нашей литературы, в первую очередь произведения лирической поэзии, трагедийны и исповедны. Вновь сошлюсь на „Сына“ П. Антокольского. Эта поэма очень трагична — она не утешает, но зато очищает и утоляет»[42].
В уже упоминавшемся мною заветном ларце хранится множество писем, полученных Антокольским после выхода поэмы со всех концов нашей страны и из-за рубежа. Остановлюсь только на одном письме, пришедшем из Австралии.
В конверт вложена фотография с изображением памятника, воздвигнутого в Сиднее в честь погибших на войне. У подножия памятника груда цветов. На обороте фотографии написано: «6 июля 1947 года (пять лет со дня гибели Володи Антокольского. — Л. Л.) в Сиднее мы положили букет красного горошка в память Владимира Антокольского от матерей, сестер и жен „любимых чужих сыновей“»[43] (последние слова — из поэмы «Сын»).
Осенью 1943 года Антокольский дважды побывал на фронте — на только что освобожденной от врага Орловщине (в составе бригады, куда входили А. Серафимович, К. Федин, Б. Пастернак и Вс. Иванов) и под Киевом, где ожидались решающие бои (вместе с М. Бажаном, А. Копыленко и Ю. Яновским). Обе поездки оставили заметный след в его творчестве.
Вернувшись с Орловщины, Антокольский вскоре опубликовал цикл стихов «Осень 1943».
Так же начиналась «Армия в пути»: «Армия шла по равнинам Брабанта…» Но эти строки, внешне столь похожие друг на друга, внутренне разделены дистанцией огромного размера. В «Армии в пути» бьют барабаны, шагают аркебузиры и лучники, слышатся воинственные кличи во славу гезов, но все это в конечном счете и придает поэме особенно мирный характер.
Совсем иное дело — «Осень 1943», включающая стихотворения «Армия шла», «Памяти Тургенева», «Жар-птица», «Леди Гамильтон», «В районе Жиздры». Здесь, как и в «Сыне», нет никаких театральных красок.
Во фронтовом дневнике Антокольского есть такая запись: «За вчерашний вечер ничего не произошло. Продрогли дико, глядя на „Леди Гамильтон“»[44].
Вероятно, стоило продрогнуть, чтобы потом написать:
В 1946 году вышла «Третья книга войны» — последняя военная книга Антокольского. Главный ее раздел называется «От Орла до Берлина». Сюда включены стихи, написанные после трех фронтовых поездок (в 1944 году Антокольский побывал в армии, освобождавшей Белоруссию и вступившей в Польшу).
41
Н. Тихонов, Советская литература в дни Отечественной войны. — «Литература и искусство», 1944, 12 февраля.