56. СТОЙ, ВЫСЛУШАЙ!
Стой, выслушай меня! Я жил в двадцатом веке
И услыхал в себе, в ничтожном человеке,
В те годы голода — рев низколобых орд
И страшный ритм машин. И был я этим горд.
Я мог бы умереть. Но выслушай, царица, —
Я мог совсем не быть, но мог учетвериться!
Вдыхал я Дантов ад и сладкий дым сигар,
Едва заметный шплинт вращенья, кочегар
У топки городской, я продал ювелирным
Витринам все глаза, которые любил.
Я истребил мечты, что выгибались лирным
Любовным голодом, и женщин оскорбил.
И помнится мне цирк, и в музыке и в гике —
Взгляд бедной девочки, наездницы-бельгийки,
И вихрь трехцветных лент, и бешеный оскал
Накрашенного рта… И та же тьма зеркал
Витринных выпила мой первый день творенья,
А кукла понеслась слепая по арене!
Она еще летит. И музыка с бичом
За нею гонится. И больше ни о чем
Не вспомню я в стихах, беспомощно подробных.
Войду я эльфом в сон и Шерлок Холмсом в сыск.
Праправнук обезьян и внук себе подобных,
Останусь призраком на свой же страх и риск.
Когда же рухнет мир в моих лесах рабочих,
Я буду, может быть, счастливее всех прочих
И получу взамен возможность быть везде —
В любом мошеннике и на любой звезде,
Как белка в колесе замучен и заверчен,—
Пунктиром в памяти читателей прочерчен.
57. ИСТОРИЯ
История гибла и пела
И шла то вперед, то вразброд.
Лохматилась грязная пена
Ее вымиравших пород.
То были цари и циркачки,
Философы и скрипачи —
В тяжелой и жуткой раскачке
Уже неживые почти.
Но я относился с доверьем
К истории, вьюгам, кострам.
Я жил геральдическим зверем
В развалинах сказочных стран.
Мне каркала злая ворона
Из мрака монархии той,
Где всё от острога до трона,
Казалось, свинцом залито.
Где фурии факельным хором
Рыдали с архивных страниц,
Искали горячего корма,
А век отвечал: «Отстранись!»
Но, весело, честно и строго
Спрягая свой черный глагол,
Я был как большая дорога
И просто был молод и гол.
ТРИДЦАТЫЕ ГОДЫ
В повозке так-то по пути
Необозримою равниной, сидя праздно,
Всё что-то видно впереди
Светло, синё, разнообразно…
58. МОЙ СЫН
Нет. Ничего не решено.
Всё будет. Всё голо и просто.
Дыша вечерней тишиной,
Глядит в окно худой подросток.
Он слышит гул подземных руд,
Бетховенской сонаты клекот.
Он знает муравьиный труд.
И всё, что близко иль далёко,
Вплоть до любого рубежа, —
Всё перед ним сейчас маячит.
В уме вселенную держа,
Он вновь ее переиначит.
Он должен высекать кремни,
Свистеть в тростник и в пепле рыться.
В нем спит кузнец, художник, рыцарь.
О молодость! Повремени!
Никем себя не называя,
Несись извилистым ручьем,
Простоволосая, живая,
Не помнящая ни о чем.
Пробейся в узловатых сучьях
Вверх, как подсказывает рост,
Где в листьях, хлорофилл сосущих,
Косит зрачком занятный дрозд.
И в прущей зелени, в свирепых
Побегах завтрашнего дня
Да будет ствол расшатан в скрепах,
Весь до тугих корней звеня.
Настанет час, когда ты будешь
С чужою женщиной вдвоем.
Ты, может быть, не позабудешь
Меня на празднике своем.
Забудь!
Я ничего не значил.
Я — перечеркнутый чертеж,
Который ты переиначил,
Письмо, что ты не перечтешь.