И ввысь через граниты,
Чтоб утвердить ее и закалить
В огне, в ветрах,
Чтобы ножом убойным
Ее земле в нагую грудь всадить,
Чтоб дрогнул мир
В своем движенье стройном.
Чтоб для меня
Разверзлась глубина
И мне раскрылось
Всех начал начало.
— Внимайте все!
Мятежность мне дана,
Но Время непокорную взнуздало.
И в сердцевине мрака,
В тяжкой мгле
Гудящей ночи,
В завываньях влаги
Ныряют купола,
Как с кораблей
Закинутые в темноту морей,
О помощи взывающие фляги.
Чтобы потом в морях,
Через века,
Поймав, их распечатала рука.
Чтоб чей-то глаз
На рукописи старой
Прочел слова,
Что океан глотал:
«Октябрь... «Аврора»...
Выстрелы... Пожары...
Народ настиг...
Обвал... Обвал... Обвал...
Рабы... Приказываем...
...Не желаем...
...Мы... Палачи...
Владыки... Короли...
Безвестных стран... Распаханной земли…
Мы тонем... Погибаем... Погибаем...»
Несутся купола в просторах тьмы,
Как вплавь пустившиеся корчмы,
Где в комнатах табачных и туманных
Огромные бородачи в кафтанах
Бубнят слюняво,
Сдвинув к заду зад:
«Эх ты, сад,
Зеленый сад...»
И у стены, ослепшей от испуга,
Где сумасбродят черные кусты,
Мяучат прокаженные коты,
Луною мусорною облиты,
Скользящие, как вереницы пугал...
И всё-таки Москва —
Она жива!
Она лежит, вознесшись над веками,
Дорогами вцепившись в шар земной —
Горячими, вопящими руками.
Она лежит, как вылущенный мозг
Убитых
Поколений и столетий,
В лучах планет, под строгим взглядом звезд,
И ночь светлей
В ее нетленном свете.
И каждая пылинка и кирпич
Стремятся к небу
И в простор безгранный
Восходят грозно,
Как призывный клич,
Как возглас рога
В полночи туманной.
Когда же Кремль
Хор будущих столетий
Подымет в ночь
Пылающим бичом, —
В пространствах возникает колыханье,
Гранита сдвиг
И плоскостей порханье...
И грани стен, как песенный порыв,
Восходят вверх, и песен хор безгранный
Восходит вверх,
Как омертвелый взрыв,
Как возглас рога
В полночи туманной.
Тогда встают из-под трухи крестов
Чубатый Разин,
Черный Пугачев.
Как фонари,
Зажженные безумьем,
Подняв в ладонях
Головы свои,
Вниз, с Места Лобного,
В чугунном шуме
Цепей,
В запекшихся кусках крови,
По Красной площади
Проходят молча
Тяжелой поступью,
С оглядкой волчьей,
И в Мавзолей спускаются,
И там,
Надрывно двигаясь
В кандальном гуле,
Один у головы,
Другой к ногам —
Становятся в почетном карауле.
1929
Перевод Э. Багрицкого и В. Левика
МУДРОСТЬ МОЕЙ СТРАНЫ
МУДРОСТЬ МОЕЙ СТРАНЫ
(Отрывок)
Законы точные дерзаний и свершений,
Уменье сокрушать преграды на пути
И сквозь лишения, сквозь ужасы крушений
Неудержимо в даль созревшую идти, —
Законы властные, что прошлое попрали
И к солнцу день за днем по новой магистрали
Ведут, благословив, испытанный твой шаг,
Заклятьем каменным звуча в твоих ушах,
О племя дивное, чью душу открывая,
Так сладко, так светло томится мысль живая!
Сухие, желтые, пергаментные груди
Зловещей старины, карги глухонемой,
Я грязью забросал, камнями — груда к груде,
Как падаль, обложил и отравил чумой,
Истыкал, искромсал безжалостно и грубо,
Чтоб не тянулись к ним возжаждавшие губы,
Чтоб, насосавшимся до пьяной тошноты,
От рабства, горечи, недугов, нищеты
Отвыкнуть наконец, впивая жадным взором
Сок солнечных лучей, текущий по просторам.
Мне прошлое мое кивает издалёка,
Грозится и зовет руками бунтарей,
Руками нищеты, руками злого рока,
Руками немощи манит из тьмы ночей...
А я... а я в пути — в просторах, затопленных
Сияньем солнечным, и жребий мой высок.
Что мне до прошлого, до жестов исступленных!
Я опьянен тобой, борьбы багровый сок,
Тобой, премудрый век, чью тайну открывая,
Так сладко, так светло томится мысль живая.
Как бремя, на плечах еще лежит, чернея,
Наследье прошлого, глухих ночей бедлам,
Еще с моих бровей свисают, словно змеи,
Туманы желтые, и тянутся к глазам,
Из глубины веков являются с попреком
Сведенные в дугу и скрюченные роком
Фантомы, и еще, как приглушенный звон,
Я слышу прадедов протяжный, тяжкий стон.
Я правды не таю, но я открою жилы
И выпущу ту кровь, что рабство осквернило.
Теперь душа моя грохочет голосами
Гигантов, яростно стремящихся вперед, —
Нет времени у них, им тесно, и, как пламя,
У каждого теперь горит открытый рот.
Вскипает крови мол от внутреннего жженья,
И в каждой клетке жизнь лепечет, как дитя.
О, сладостная боль вторичного рожденья!
О, сладостный недуг второго бытия!
Я чувствую, как плоть гудит, перегорая,
Я чувствую, что кровь бурлит во мне иная.
Спадают старины пудовые оковы,
Я вырван из тисков удушливого сна,
В глазах — сияние, и горизонты новы,
Громовым вестником душа потрясена,
Заветным молотом — ударом умной стали,
Которую века к деснице приковали...
И, уходящему от мрака и тоски,
Мне радостно в простор тянуться клеткой каждой
И каждым органом, томимым дивной жаждой,
Глотать познания и знанья родники.
Теперь я бодрствую на пограничной страже
Веков. Я для того поставлен, чтоб в упор
Встречаться с вихрями, чтоб не дать силе вражьей
Скрываться до поры. Еще блуждает взор
В просторах, и еще неведома дорога, —
Но, пьяный от надежд, настойчиво и строго
Я буду вдаль шагать — и мне ли не дойти,