Выбрать главу
  Эх, дать бы им всем   Кистенем по башкам. Захурдачивай да в жордупту, По зубарам сыпь дубинушшом. Расхлобысть твою, ой, в морду ту, Размочардай в лоб рябинушшом. А ишшо взграбай когтишшами, По зарылбе взыбь колдобиной, Чтобыш впремь зуйма грабишшами Балабурдой был, худобиной.

Нарочитая грубость и бессвязность языка, по замыслу Каменского, должны были передать стихийную, неукротимую силу мужицкого гнева. Это шероховатое, нелитературное слово, эта огрубленная лексика подчеркивали «мужицкий» строй поэмы, противостояли слащавой стилизации русской старины, имевшей место в литературе 1910-х годов:

Рразз – Ой едрид твою наискось – В перемол на волю выехал За боярами, за царскими… …Шарабарь когтищами, Запивай винищами…

И тут же врываются непривычные, гортанные тюркские, татарские, персидские выражения и слова:

Киль монда. Хурма. Бирляй. Ай шкайра!

Каменский пользуется этими «восточными» словами как своего рода цветастой аппликацией: для него важно их чисто эмоциональное воздействие, их предельно яркая, экзотическая окраска.

Песенная интонация и мелодия поэмы постоянно срываются в выкрик, в исступленные и дерзкие призывы к бунту:

Дрожат берега. Раскатилась река. Раззудилась рука     казака – Степана   Свет Тимофеича     Разина. Сарынь на кичку!     Мрази, на! Разуваживай гостей, Эй, глуши, Свисти, Кистень, По царевым медным лбам.   Бам!     Бам!       Бам!

Эти приказания, глаголы в повелительной форме, выделяясь каждое в отдельный стих, придают особую динамику стиху, выражая интонацию выкрика:

Чеши! Пади! Откалывай! Руби! Хватай! Размалывай!

Такими сгущенными словесными мазками написана вся поэма. Этот же принцип лексического и интонационного нагнетания Каменский сохраняет и в позднейших поэмах «Емельян Пугачев» и «Иван Болотников», продолживших тему крестьянских восстаний.

Новый 1916 год Каменский встречал в Петрограде, как он сам писал, «в штабной квартире петроградского футуризма» – у Бриков, вместе с Маяковским, В. Шкловским. Он вспоминает также о своих петроградских встречах этого времени с Хлебниковым, Ремизовым, Мейерхольдом, Евреиновым. В июле он уезжает на Кавказ. После концертного турне по Кавказу Каменский на зиму остается в Тифлисе и подготавливает сборник стихов «Девушки босиком» (1916), который вышел из печати в начале 1917 года.

В Тифлисе он становится усердным посетителем цирка Ефимова, сдружившись с известным борцом Иваном Заикиным. Каменский даже принял предложение дирекции выступать в цирковых спектаклях верхом на коне, в костюме Стеньки Разина, исполняя свои стихи о нем.

Из Тифлиса Каменский уехал весной 1917 года на гастроли на Кубань, в Екатеринодар, затем в Ростов, Новочеркасск, Таганрог, Харьков, всюду читая с шумным успехом поэму о Разине. Февральская революция застала его в Ростове. По его признанию, свою лекцию, объявленную в театре, он заменил революционным митингом. Оттуда поэт поехал в Харьков, а 16 марта уже был в Москве и выступал в летнем театре «Эрмитаж» зместе с Маяковским на «Первом республиканском вечере искусств». В середине апреля Каменский в Екатеринбурге, а затем, заехав в Нижний Тагил, возвращается на лето к себе на Каменку.[36] Там он пишет пространную автобиографию, которая под пышным названием «Его – моя биография великого футуриста» в начале 1918 года выходит в Москве одновременно со «Стенькой Разиным» и книгой стихов «Звучаль веснеянки».

5

Октябрьская революция застала Каменского в Москве. Подобно Маяковскому и другим своим соратникам по футуризму, он встретил революцию восторженно. В первых же послеоктябрьских стихах Каменский выражал свою радость по поводу рождения нового мира, восхищался ощущением простора и шири, открывавшихся перед всем человечеством:

…соколом с неба Размахнись, широта, без ущерба. Достанет нам зрелищ, работы и хлеба – Наших сил никому не исчерпать.

При всей декларативности эти стихи первых дней Октября несли уже новое восприятие жизни, оптимистическую энергию, порожденную революцией. Это, однако, не означало еще отчетливого понимания ее целей, ее политического и социального содержания. Революция воспринималась Каменским прежде всего с ее внешней стороны] в ней поэт видел во многом то же стихийное начало, что и в разинщине.

вернуться

36

См: В. Каменский, Путь энтузиаста, с, 247–248.