Январь 1924
Григорию Шмерельсону
Но знаю я, корабль спокоен,Что он недвижим средь пучины,Что не вернуться мне на берег,Что только тень моя на нем.Она блуждает ночью темной,Она влюбляется и пляшет…
5 марта 1924
О, сделай статуей звенящей…
О, сделай статуей звенящейМою оболочку, Господь,Чтоб после отверстого пленаСтояла и пела онаО жизни своей ненаглядной,О чудной подруге своей,Под сенью смарагдовой ночи,У врат Вавилонской стены.Для вставшего в чреве могилыСпокойная жизнь не страшна,Он будет, конечно, влюблятьсяВ домовье, в жену у огня.И ложным покажется ухо,И скипетронощный прибой,И золото черного шелкаЛохмотий его городов.
Апрель 1924
Из женовидных слов змеей струятся строки…
Из женовидных слов змеей струятся строки,Как ведьм распахнутый кричащий хоровод,Но ты храни державное спокойство,Зарею венчанный и миртами в ночи.И медленно, под тембр гитары темной,Ты подбирай слова, и приручай и пой,Но не лишай ни глаз, ни рук, ни ног зловещих,Чтоб каждое неслось, но за руки держась.И я вошел в слова, и вот кружусь я с ними,Танцую в такт над дикой крутизной,Внизу дома окружены зарею,И милая жена, как темное стекло.
Апрель 1924
Под лихолетьем одичалым…
Под лихолетьем одичалым,Среди проулков городскихОн еле видной плоской теньюВдруг проскользнул и говорит:«Мне вспыхивать, другим – сиянье.«Но вспыхиванье – суета.«Я оборвался средь зияний,«До вас разверзлась жизнь моя».И тихий шепот плыл под дубом,И семиградный встал слепец,Заговорил в домашнем кругеО друге юности своей:«Он необуздан был средь бдений«Под сновиденьем городским,«Не жизнь искал он – сладкой доли«Жизнь проводить среди ночей».
Апрель 1924
В одежде из старинных слов…
В одежде из старинных словНа фоне мраморного хораСвой острый лик я погрузил в партер,Но лилия явилась мне из хора.В ее глазах дрожала глубинаИ стук сиял домашнего вязанья,А на горе фонтана красный блеск,Заученное масок гоготанье.И жизнь предстала садом мне,Увы, не пышным польским садом.И выступаю из колоннМоих ночей мрачноречивых.Но как мне жить средь людных очагов,В плаще трагическом героя,С привычкою все отступать назадНа два шага, с откинутой спиною.
Апрель 1924
Поэзия есть дар в темнице ночи струнной…
Поэзия есть дар в темнице ночи струнной,Пылающий, нежданный и глухой.Природа мудрая всего меня лишила,Таланты шумные, как серебро взяла.И я, из башни свесившись в пустыню,Припоминаю лестницу в цвету.,По ней взбирался я со скрипкой многотрудной.Чтоб волнами и миром управлять.Так в юности стремился я к безумью,Загнал в глухую темь познание мое,Чтобы цветок поэзии прекраснойПитался им, как почвою родной.
Сент. 1924
Час от часу редеет мрак медвяный…
Час от часу редеет мрак медвяныйИ зеленеют за окном листы.Я чувствую – желаньем полон мраморВновь низвести небесные черты.В несозданном, несотворенном мире,Где все полно дыханием твоим,Не назову гробницами пустыниЯ образы тревожные твои.Охваченный твоим самосожженьем,Не жду, что завтра просветлеешь тыИ все еще ловлю в дыму твое виденьеИ уходящий голос твой люблю.И для меня прекрасна ты,И мать и дочь одновременноСредь клочьев дыма и огня.На ложах точно сна виденьяСидим недвижны и белы,И самовольное встаетПолулетящее виденье,Неотразимое явленье.
Отшельники
Отшельники, тристаны и поэты,Пылающие силой вещества —Три разных рукава в снующих дебрях мира,Прикованных к ластящемуся дну.Среди людей я плыл по морю жизни,Держа в цепях кричащую тоску,Хотел забыться я у ног любви жемчужной,Сидел, смеясь, на днище корабля.Но день за днем сгущалось опереньеКрылатых туч над головой тройной,Зеленых крон все тише шелестенье,Среди пустынь вдруг очутился я.И слышу песнь во тьме руин высоких,В рядах колонн без лавра и плюща:«Пустынна жизнь среди Пальмир несчастных,Где молодость, как виноград, цвелаВ руках умелых садоводаБез лиц в трех лицах божества.В его садах необозримых,Неутолимы и ясны,Выходят из развалин парыИ вспыхивают на порогах мглы.И только столп стоит в пустыне,В тяжелом пурпуре зари,И бородой Эрот играет,Копытцами переступаетНа барельефе у земли.Не растворяй в сырую ночь, Геката, —Среди пустынь, пустую жизнь влачу,Как изваяния, слова сидят со мноюЖеланней пиршества и тише голубей.И выступает город многолюдный,И рынок спит в объятьях тишины.Средь антикваров желчных говорю я:«Пустынных форм томительно ищу».Смолкает песнь, Тристан рыдаетВ расщелине у драгоценных плит:«О, для того ль Изольды сердцеЛежало на моей груди,Чтобы она, как Филомела,Взлетела в капище любви,Чтобы она прекрасной птицейКричала на ночных брегах…»Пересекает голос лысыйИз кельи над рекой пустой:«Не вожделел красот я мира,Мой кабинет был остеклен,За ними книги в пасти черной,За книгами – сырая мгла.Но все же я искал названийИ пустоту обогащал,Наследник темный схимы темной,Сухой и бледный, как монах.С супругой нежной в жар вечернийЯ не спускался в сад любви…»Но выступает столп в пустыне,Шаги из келии ушли.И в переходах отдаленных,На разрисованных цветах,Пространство музыкой светилось,Как будто солнцем озариласьНевидимой, но ощутимой речь:«Когда из волн я восходилаНа Итальянские поля —Но здесь нежданно я нашлаОстаток сына в прежнем зале.Он красен был и молчалив,Когда его я поднимала,И ни кудрей, и ни чела,Но все же крылышки дрожали».И появившись вдалеке,В плаще багровом, в ризе синей,Седые космы распустив,Она исчезла над пустыней.И смолкло все. Как лепка рук умелых,Тристан в расщелине лежит,Отшельник дремлет в келье книжной,Поэт кричит, окаменев.Зеленых крон все громче шелестенье.На улице у растопыренных громадОчнулся я.Проходит час весенний,Свершенный день раскрылся у ворот.