Прохожий обернулся и качнулся…
Прохожий обернулся и качнулсяНад ухом слышит он далекий шум дубравИ моря плеск и рокот струнной славыВдыхает запах слив и трав.
«Почудилось, наверное, почудилось!Асфальт размяк, нагрело солнце плешь!»Я в капоре иду мои седые кудриБелей зари и холодней чем снег.
Ты догорело солнце золотое…
Ты догорело солнце золотоеИ я стою свечою восковойОт пирамид к декабрьскому покоюЛетит закат гробницей ледяной
Ко мне старик теперь заходит непрестанноОн механичен разукрашен и певуч.Но в сундуке его былой зари румянецШирокий храм и пара белых туч.
Петербургский звездочет
I
Дыханьем Ливии наполнен Финский берег.Бреду один средь стогнов золотых.Со мною шла чернее ночи Мэри,С волною губ во впадинах пустых.В моем плече тяжелый ветер дышит,В моих глазах готовит ложе ночь.На небе пятый деньРумяный Нищий ищет,Куда ушла его земная дочь.Но вот двурогий глаз повис на небе чистом,И в каждой комнате проснулся звездочет.Мой сумасшедший друг луну из монтекристо,Как скрипку отзвеневшую, убьет.
II
В последний раз дотронуться до облаков поющих,Пусть с потолка тяжелый снег идет,Под хриплой кущей бархатистых кружевРыбак седой седую песнь прядет.Прядет ли он долины ИудеиИль дом крылатый на брегах Невы,В груди моей старинный ветер рдеет,Качается и ходит в ней ковыль.Но он сегодня вышел на дорогу,И с девушкой пошел в мохнатый кабачок.Он как живой, но ты его не трогай,Он ходит с ней по крышам широко.Шумит и воет в ветре Гала-ПетерИ девушка в фруктовой слышит струны арф,И Звездочет опять прядет в своей каретеИ над Невой клубится синий звездный пар.Затем над ним, подъемля крест червонный,Качая ризой над цветным ковром,Священник скажет: —Умер раб Господний, —Иван Петров лежит в гробу простом.
III
Мой дом двурогий дремлет на ЭрмонеПсалмы Давида, мята и покой.Но Аполлон в столовой ждет и ходитТакой безглазый, бледный и родной.
IV
Рябит рябины хруст под тонкой коркой неба,А под глазами хруст покрытых пледом плеч,А на руке браслет, а на коленях требник,На голове чалма. О, если бы уснуть!А Звездочет стоит безглазый и холодный,Он выпил кровь мою, но не порозовел,А для меня лишь бром, затем приют ГосподеньЧетыре стороны в глазете на столе.
VI
У каждого во рту нога его соседа…
У каждого во рту нога его соседа,А степь сияет. Летний вечер тих.Я в мертвом поезде на Север еду, в городГде солнце мертвое, как лед блестит.
Мой путь спокоен улеглись волненьяНе знаю, встретит мать? пожмет ли руку?Я слышал, город мой стал иноком спокойнымТоргует свечками поклоны бьет
Да говорят еще, что корабли приходятТеперь приходят когда город пустВино и шелк из дальних стран привозятИ опьяняют мертвого и одевают в шелк.
Эх, кочегар, спеши, спеши на север!Сегодня ночь ясна. Как пахнет трупом ночь!Мы мертвые Иван, над нами всходит клеверНемецкий колонист ворочает гумно.
Стали улицы узкими после грохота солнца…
Стали улицы узкими после грохота солнцаПосле ветра степей, после дыма станиц…Только грек мне кивнул площадная брань в переулке,Безволосая Лида бежит подбирая чулок.
Я боюсь твоих губ и во рту твоем язва.Пролетели те ночи городской и небесной любви.Теплый хлев, чернокудрая дремлет МарысяПод жестоким бычьим полушубком моим.
Все же я люблю холодные жалкие звезды…
Все же я люблю холодные жалкие звездыИ свою опухшую белую мать.Неуют и под окнами кучи навозаИ траву и крапиву и чахло растущий салат.
Часто сижу во дворе и смотрю на кроличьи игрыБелая выйдет Луна воздух вечерний впиватьИз дому вытащу я шкуру облезлую тигра.Лягу и стану траву, плечи подъемля, сосать.