Религиозное свободомыслие остается у Богдановича до самого конца его литературной деятельности. Не выступая против религии прямо, Богданович совершенно не касается религиозно-философских проблем и в ту пору, когда под влиянием масонства в русской поэзии 1780-х годов религиозная тема заняла очень видное место. Она получила своеобразное выражение и в творчестве Державина 1780-х годов («Успокоенное неверие», «Бог»), в переводах А.М. Кутузова и других поэтов, связанных с масонством. Но Богданович в этом вопросе не пошел на уступки времени.
В большой дидактической поэме «Сугубое блаженство» (1765) Богданович излагает свои взгляды на принципы государственного устройства, развивает свой взгляд на соотношение первобытного состояния и цивилизации, на происхождение общественного неравенства. В русской поэзии начала 1760-х годов в разработке этой темы у Богдановича были предшественники. В 1761 году его учитель в поэзии Херасков напечатал поэму «Плоды наук», адресованную наследнику. Точка зрения у Хераскова иная, чем у Богдановича. Он придерживается, так сказать, «ортодоксальной» теории просвещенного абсолютизма. Первобытное состояние, по его мнению, — это эпоха дикости и жестокости, от которого только наука и власть просвещенных ею монархов спасли человечество. В качестве примера он приводит деятельность Петра, который «воскресил» Россию:
Движение истории и общественный прогресс зависят, по Хераскову, только от просвещенности монарха:
В «Сугубом блаженстве» сначала изображается «естественное состояние», то есть человечество в первобытную эпоху, в период его безгосударственного существования, когда еще не было частной собственности и человеку незнакомо было корыстолюбие. Затем, сходно со взглядами Руссо, изложенными в его «Рассуждении о происхождении и причинах неравенства между людьми» (1754), Богданович говорит о прогрессе наук и промышленности, уже тут полемизируя с Руссо, указавшим на противоречивый характер прогресса цивилизации и винившего во всем науку:
В итоге Богданович приходит к утверждению, что человечество нашло выход в установлении общественного согласия, государственной власти, прекратившей всеобщую вражду и создавшей господство законности взамен анархии и войны всех против всех:
В отличие от Хераскова, Богданович полагает, что царская власть — это власть по происхождению выборная, ее назначение — служить интересам общества, нации, а не прихотям и страстям личности.
Свою приверженность либерально-дворянским идеям Богданович сохранял до середины 1770-х годов, до периода правительственной реакции, наступившей после подавления Пугачевского восстания. Эти либеральные настроения заметны в его переводах исторических сочинений и политических трактатов, отчасти в его журнально-редакторской деятельности. Переведенная им книга Сен-Пьера в обработке Руссо провозглашала необходимость создания конфедерации европейских государств, которая своим могуществом могла бы предотвратить любую попытку вызвать в Европе войну. Другой его перевод — «История о бывших переменах в Римской республике» Верто — принадлежал к тому же периоду французской историографии, что и «Древняя» и «Римская» истории Роллена, переведенные В.К. Тредиаковским в 1741—1769 годах. Этот довольтеровский период французской историографии характерен чисто литературным, «беллетристическим» подходом к историческим источникам. Историки начала XVIII века стремились воспитать в читателе гражданственные чувства и восхищение подвигами патриотов; они видели в истории лишь материал для красочных описаний и эффектных сцен, которыми усиливалась назидательность самого исторического материала. В предисловии Верто говорит (в переводе Богдановича): «Любовь к вольности была первым предметом римлян при основании республики...». Эта мысль проводится им через всю книгу. Сочинение Верто было одним из лучших в своем роде по живости описаний и эпизодов.
Закончив свой перевод «Истории о бывших переменах в Римской республике», Богданович пишет «Историческое изображение России» (вышло в конце 1777 года), в котором применяет манеру Верто к изображению Киевской Руси. В предисловии он отказывается от изучения и критики источников.[1] Свою задачу он видит в том, чтобы «возобновить и возвеличить память славных людей, споспешествовавших общему благу; представить во всем пространстве их добродетели; изобразить заблуждения и пороки с их бедствиями; напоследок вывесть из истории добрые примеры, полезные правила и нужные сведения».[2] Когда Брайко в своей рецензии на «Историческое изображение России» указал, что речь старого воина к Владимиру сочинена Богдановичем и не соответствует ни времени, ни «лицу простого воина», автор отвечал на это,[3] что, по его мнению, история должна быть украшаема «цветами красноречия», хотя бы действительно славяне времен Владимира «не нынешним, а тогдашним наречием говорили».
В целом же Богданович-историк — убежденный сторонник просвещенного абсолютизма; киевские князья в его книге идеализированы и осовременены, а все изложение в целом содержит частые обращения к современности и поклоны в адрес Екатерины.
В журнале «Собрание новостей» Богданович, помимо официальных материалов о деятельности правительства, помещает много переводов и информационных статей, в которых доказывается необходимость смягчения крепостного права и других крестьянских повинностей. В одной из переводных статей доказывается необходимость уничтожения барщины,[4] в статье Вольтера «О невольных крестьянских работах» объясняется, как тяжка для крестьян дорожная повинность и почему ее надо отменить. В этом же журнале он, одобряя усмирение Пугачевского восстания, все же ратовал за прогресс просвещения, за некоторую либерализацию режима.
В «Душенькиных похождениях» (1778) Богданович еще позволял себе сатирические выпады в адрес двора, но вскоре, в конце 1770-х годов, он отказывается от каких бы то ни было либеральных политических выступлений. Уже в «Душеньке» (1783) он порицает сатирические журналы 1769—1774 годов, тогда же пишет эпиграмму на фонвизинского «Недоросля», в «Славянах» (1787) пародирует свободолюбивые, гражданственные трагедии Княжнина и Николева.
Служение власти после «Душеньки» становится определяющим началом его литературной деятельности.
В русскую поэзию начала 1760-х годов Богданович входит как участник сплоченного поэтического направления. Он и его друзья по журналу «Полезное увеселение» были учениками Сумарокова и Хераскова, крупнейших представителей поэзии русского классицизма. В основе эстетики, созданной Сумароковым, находилось рационалистическое представление об отношении между поэзией и действительностью. Он считал, что все многообразие жизненных явлений может быть выражено логически расчлененной системой понятий. Поэтическое слово для Сумарокова было одновременно и категорией научно-логического мышления. Выдвигая в полемике с Ломоносовым понятия «простоты» и «естественности», Сумароков вкладывал в них особый смысл. «Простота» сводилась к логически четкому, расчлененному анализу жизненных явлений или психологических состояний; «естественность» в этой системе литературного мышления означала в действительности требование установить прямое соответствие между идейно-тематическим материалом произведения и его словесно-поэтическим воплощением. Слово не должно было, по Сумарокову, отделять читателя от постигаемой поэзией сущности жизни. При этом существенным элементом мировоззрения Сумарокова и сумароковцев была отвлеченная, антиисторическая точка зрения на законы истории и общественного развития.