Все эти места поэмы, как и ряд других, подчеркнуто-комических, отброшены совершенно автором уже в издании 1783 года. В это же время смягчена авторская формулировка, объяснявшая сочетание лирики и комизма в поэме. Обращаясь к Гомеру, Богданович говорил:
Эта очень важная декларация была отброшена в издании 1783 года. Во-первых, Богданович стремился освободить поэму от травестийной стилистики, и потому «дудка» была уже неоправданна; во-вторых, развитие литературы сделало ненужным ссылку на «правила». Теперь Богданович уже не желал вспоминать о каких бы то ни было правилах и ограничениях.
За пять лет, отделяющие издание 1778 года от издания 1783 года, для поэта прояснилось многое в жанровой природе и в стилистике его поэмы. Теперь он назвал «Душеньку» «повестью», отказавшись, таким образом, от термина «сказка»: установка на комический рассказ была заменена установкой на повествование, на рассказ как таковой.
Работая над «Душенькой», Богданович как бы соразмерял свой метод с опытом Хераскова и Майкова. На сходство с «Елисеем» в характере комического уже указывалось. С Херасковым Богданович ведет скрытую полемику в самом начале поэмы, отказываясь следовать Гомеру или иронизируя над пирами его героев, так как ему несомненно памятно было обращение к Гомеру Хераскова в начале «Чесмесского боя»:
Но в самом существенном вопросе, в обращении к материалу действительности, к русской жизни, как это ни парадоксально, Богданович двигался в том же направлении, что и Херасков и Майков. Но первый ограничился батальной темой, второй провел своего героя по задворкам Петербурга, показал изнанку столичной жизни. В поэме Богдановича, с ее «руссифицированным» сюжетом, от условной лафонтеновской Греции почти не осталось следов.
Сквозь лафонтеновскую переделку и стилизованную передачу старинного сказания у Апулея Богданович верно почувствовал народную, фольклорно-сказочную природу истории Амура и Психеи и потому сделал смелую для своего времени попытку ввести в свою поэму некоторые мотивы из русских волшебных сказок, известных ему, очевидно, и по изустной передаче и по литературным обработкам.
Из русских народных сказок появились в «Душеньке» ее «службы» Венере; на это указал еще Карамзин: «Русская Душенька служит только трудные, опасные службы богине, совершенно в тоне русских старинных сказок и прекрасно; идет за живою и мертвою водою, к змею Горыничу, и так хорошо, с женскою хитростью, ублажает его...»[1] Живую и мертвую воду, кисельны берега, сытовую воду, Змея Горынича, Царь-Девицу, Кощея — как указывает сам Богданович — «по сказкам знают все». Одним из литературных источников сказочного материала мог послужить Богдановичу сборник В. Левшина.[2] Однако в работе над «Душенькой» Богданович мог пользоваться только I—IV частями «Русских сказок», так как его поэма вышла в начале 1783 года, а V-X части «Русских сказок» — в августе 1783 года. Русское сказочное окружение «Душеньки» отвечает общему тону поэмы в изображении героини — Душеньки. Во всяком случае, для Ксенофонта Полевого, одного из самых страстных проповедников романтической народности, еще в 1832 году народность «Душеньки» была неоспорима. Он писал: «Немногие из поэтов наших и даже современников так хорошо знают и чувствуют прелесть старинных русских рассказов, как знал и чувствовал ее Богданович. Он понял, что в легком рассказе единственное спасение русского поэта — наши старинные были и небылицы, где отсвечивается и, как луч солнца на волне, играет поэтический дух народа».[1]
Движение от отвлеченности и литературной условности к воспроизведению действительности шло в творчестве Богдановича по различным путям. Одна из дорог шла через изобразительные искусства. Богданович не только воспроизводит в поэме триумф Венеры, по хорошо известной в России одноименной картине Буше. В описании дворца и садов Амура он дает конкретное и точное описание Царского села в его тогдашнем состоянии, до перестройки старого, построенного еще Елизаветой, дворца. Роща «пальмовых и миртовых древес» действительно окружала этот дворец, над входом с золоченой лестницей поднимался золоченый купол, уничтоженный при перестройке 1779—1783 годов, и т. д. Словом, один из сказочных элементов поэмы на деле оказывается лишь поэтически воспроизведенною реальностью. Но Богданович не ограничился воспроизведением реальных чудес дворцово-парковой архитектуры Царского села.
Античная легенда была пересажена Богдановичем на русскую почву и прочно в ней укоренилась. Это произошло не только потому, что в «Душеньке» появились русские сказочные персонажи. Богданович смело ввел в свою поэму быт, русский дворянский быт своего времени. Так, перед отправкой Душеньки в путь, по указанию Оракула:
Душенька, прощаясь с родней, говорит:
В дороге за Душенькой несут вместе с «хрустальной кроватью» все необходимые предметы дамского дворянского обихода той эпохи:
У Душеньки всегда готовы были:
Изгнанная из дворцов Амура Душенька увидела себя
Собираясь покончить с собой, Душенька
Когда Душенька голодна —
В грамоте, объявлявшей о Душенькиных преступлениях, говорится о ее одежде:
Сестры Душеньки, собираясь по призыву Амура,
Все эти черты быта и домашней обстановки, модные безделушки и наряды придают поэме своеобразную реальность. Все в ней происходящее перестает быть только сказкой, а приобретает какие-то черты действительности; отвлеченные персонажи эклог и идиллий заменяются живым, пленительным и человечным образом Душеньки. Поэма Богдановича не только из-за обилия бытовых черт и подробностей разрывает с поэзией классицизма, ломает жанровые каноны и условности. Большее значение, чем поэтическое воспроизведение жизненной бытовой прозы, для развития русской поэзии и литературы имел центральный образ поэмы — сама Душенька. Важна была заслуга Богдановича, который опоэтизировал «булавки» и простые «платьица» Душеньки, увидел эмоционально значительное, поэтическое в «мелочах жизни», окружающих его героиню. Но еще важнее то, что удалось ему вдохнуть жизнь в условную фигуру лафонтеновской Психеи, сделать ее живой, современной русской девушкой из дворянской семьи средней руки. Душенька с ее наивным любопытством, любовью к нарядам, простодушием и верностью, с множеством живых черт характера и поведения была большим достижением русской поэзии 1780-х годов.
2
«Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся в памяти приключения», чч. I—Х. СПб., 1780—1783.