Таков итог исканий лирического героя поэзии И. Аксакова, таково его «последнее слово». Как видно, протест против действительности заканчивается на деле примирением с ней, призывы к борьбе и подвигу обернулись разочарованием и утверждением «подвига червяка», обличение праздности и бездеятельности дворянской интеллигенции не пошло далее апологии мелких дел и терпения. Так поэзия Аксакова подошла к самоотрицанию, потому что невозможно поэтизировать и воспевать «подвиг скучный»; так поэт «подготовился» к полному приятию славянофильских догм и убеждений. Началась для него пора журналистской и публицистической деятельности на основе славянофильских взглядов, а с музой пришлось проститься. Она была своенравной и не хотела укладываться на прокрустово ложе мертворожденных теорий.
Лирика Аксакова — это поэзия возвышенная, высокого строя мыслей, чувств и слов. Характерно преобладание у Аксакова не элегической и не медитативной интонации, а декламационной, часто даже ораторской. В то же время в лирике Аксакова нет цельности, монолитности гражданской лирики предшественников. У Аксакова стихи гораздо более субъективны, в них нет логической четкости и строгой последовательности развития темы. Движение мысли идет осложненно, противоречиво; душевный процесс объединяет вместе очень различные состояния. Заключительные строки стихотворений Аксакова почти никогда не служат итогом, выводом из всего сказанного, а вносят лишь соответствующий штрих в образ душевных волнений и порывов.
С одной стороны, можно утверждать, что поэт воссоздает живой процесс мысли, конкретную психическую реальность. С другой, этот процесс — при всей его жизненности и субъективности — почти всегда предстает в очищенном, общем виде («26 сентября», «В тихой комнате моей...», «Странным чувством объята душа...» и др.).
Когда Я. П. Полонский в стихотворном послании Аксакову отождествил в своем адресате поэта и человека, Аксаков отвечал ему дружеской, но резкой отповедью:
Поэзия для Аксакова — «громкие звуки песнопенья», по возможности далекие от ежедневных, обиходных «страстей и мелкой суеты».
В литературе отмечалось, что в некрасовской лирике «нет разрыва между автором-поэтом и автором-человеком, живущим в обществе». Об Аксакове этого не скажешь. Он избегает проникновения в стихи житейских черт самого автора, а также непосредственных откликов на некоторые события его биографии: любовь, путешествия по России, встречи, разлуки. В его стихах очевиден разрыв между высоким поэтическим служением и сферой быта Ивана Аксакова, человека определенного круга и чиновника. Правда, этот разрыв то и дело нарушается вторжением душевного беспокойства поэта, но тем не менее в целом стихи Аксакова сохраняют определенную приподнятость и отрешенность от быта. Не случайно поэтическое «я» часто переходит у него в «мы». Такие черты аксаковской поэзии ведут к преобладанию интеллектуальной лексики, как бы освобожденной от обиходной, житейской окраски.
В данном случае речь шла о принципиальных особенностях аксаковского стиля, а не о прямых недостатках в его творчестве, которых, без сомнения, немало. Это и негибкость, неточность, невыразительность отдельных строк и стихотворений, многословие, известная умозрительность.
Точности ради надо отметить, что среди стихотворений Аксакова 1845—1847 годов попадаются как исключения пейзажные зарисовки, сюжетные новеллы, в общем, образцы той конкретно-бытовой, «объективной» поэзии («Очерк», «Дождь», «Capriccio»), которая в целом не характерна для Аксакова. Но для того чтобы по-настоящему узнать Аксакова как бытописателя и пейзажиста, есть материал гораздо более полный и выразительный.
Если в своих стихотворениях Аксаков создал неприкрашенную картину душевных исканий, порывов и мук людей его поколения и, в основном, его среды, то в поэме «Бродяга» (сам автор назвал ее «очерком в стихах») он стремился раскрыть основы жизни, которые виделись ему в крестьянстве.