«В идиотской курточке...»
В идиотской курточке —
Бывшем детском пальто,
С головою, полной рифмованной ерунды,
Я была в Одессе счастлива, как никто —
Без полцарства, лошади и узды!
Я была в Одессе — кузнечиком на руке:
Ни присяг, ни слёз, и не мерять пудами соль!
Улетай, возвращайся —
Снимут любую боль
Пыльный донник, синь да мидии в котелке.
Мои улицы мною стёрты до дыр,
Мои лестницы слизаны бегом во весь опор,
Мои скалы блещут спинами из воды
И снесёт с Соборной площади мой собор.
А когда я устану,
Но встанет собор, как был —
Я возьму билет обратно в один конец:
В переулки, в тёплый вечер, в память и пыль!
И моя цыганка мне продаст леденец.
«Не лгут зеркала...»
Не лгут зеркала,
Да пока им и незачем врать.
И самый внимательный глаз не заметит старенья.
Ну что же — печаль...
Но какая осанка и стать!
Ну что ж — одиночество...
Да, но ещё не смиренье!
Мудрее замужних —
В дождях и бездонном труде,
В речах и одежде —
Изящней бессмысленно-юных,
Но так бесконечно добры в настоящей беде,
Но так напряжённо — до боли —
натянуты струны
Светлейшей души —
Ну, возможно ли не полюбить!
Вам, ясновельможная, сердце моё — без остатка!
Смущённая нежность,
Последней гордыни остатки,
И страх вечерами: а ну как решит, что не быть?
«А вот и я: над газовой плитой...»
А вот и я: над газовой плитой,
В безукоризненном двадцатом веке
Вся, до оборочки! Подделки никакой.
Четвёртый час. Отяжелели веки,
Но теплится беседа, как свеча,
И не успеет догореть — как утро!
Мне возражают. Ласково и мудро.
А я упрямствую. Движением плеча,
И шёпотом, и вот почти слезами —
Упрямствую!
Мне так немного лет,
Что я сужу, не пользуясь весами,
Но зная окончательный ответ.
И где уж мне за кофе уследить!
Вот он сбегает на плиту победно,
Безумствует, и пляшет, и чадит,
И дышит пеной из кастрюльки медной.
А я кидаюсь, обрывая спор,
Спасать! И мы запутались руками...
Кофейный бунт подавлен.
Тихнет пламя.
И я опять несу упрямый вздор.
Мне возражают, ласково... Нет силы!
Я вверх гляжу, дыханье задержав.
А впрочем, я давно уже забыла
И сущность спора,
И того, кто прав.
«А тебе показалось, что ночь...»
А тебе показалось, что ночь —
и прожектор в окно!
Ты вскочил, просыпаясь.
Но это был просто рассвет.
До будильника час —
на последние сны, мой родной!
Постарайся уснуть.
А что птицы — ещё не в листве —
В набухающих ветках,
по первому пуху — орут —
Это значит: сегодня взорвутся зелёным леса!
Трудный день впереди.
Отпусти на привычный маршрут —
Паруса и полёт —
Сколько там остаётся минут...
Не достанут,
Никто не достанет твои паруса.
«Раз пора облака загонять и доить...»
Раз пора облака загонять и доить,
В кабаках откупоривать вина,
Пани — утренний грим на вечерний сменить —
Наступает szara godzina.[2]
Но трёхцветные кошки, как флаги, царят,
Но парят витражи леденцами,
Но неоновых трубок цыганский парад
В ритме пульса мерцает.
О, я вижу тебя — как глаза ни закрой —
Ты стоишь, негасима...
Над отчизной моей —
Первой или второй? —
Наступает szara godzina.
Но пройду я по улицам сквозь патрули,
Ветром Гданьська ночного.
Как израненный пёс,
Сердце молча болит:
Знать бы нужное слово!
Знать бы польское слово — не может не быть —
Что дарует свободу!
На остатке дыханья — все песни забыть —
За высокую оду!
Чтобы всё — в твой костёр,
В твой костёл, в твой прибой
Цвета пепла и мела...
Кровь на стыках, как поезд, грохочет тобой:
Nie zqinela![3]