Следующее крупное произведение Франса — роман «Таис» (1890), отделенный от «Преступления Сильвестра Бонара» почти что десятилетием. В этой книге Франс показал себя блестящим мастером исторической детали, воспроизведя с поразительной пластичностью Александрию начала нашей эры. Умело и поэтически убедительно воссоздал он столкновение языческого и христианского мира, причем осуществил он это в конкретных, реалистических образах. Читая эту книгу, мы как бы воочию видим и мрачное жилье аскета-отшельника, и роскошный дом язычницы-актрисы, наполненный предметами искусства, мы видим театральные представления, присутствуем на философских спорах и как бы сами ощущаем терпкую грусть спорщиков, уже утративших целостность античного мировоззрения классической поры, уже утративших, казалось бы, и самую способность спокойно наслаждаться благами жизни и красотами искусства. Из главы в главу движутся перед нами люди этих далеких времен, исторические образы, то тщательно выписанные, то обрисованные всего несколькими взмахами пера, но не похожие ни на переодетых современников автора, ни на музейные экспонаты. Они, пожалуй, даже более ярки, чем образы франсовских героев в произведениях из современной жизни. Особенно это относится к образу Таис.
И все-таки книгу «Таис» нельзя без оговорок назвать историческим романом. Против такого жанрового определения говорят прежде всего сохранившиеся высказывания самого автора, да и в первом издании произведение называлось «философской повестью». Надо заметить, что такой же подзаголовок имеется и на рукописи, хранящейся в Национальной библиотеке. Кстати сказать, рукопись эта первоначально носила заглавие «Пафнутий», но оно перечеркнуто карандашом, а сбоку рукою Франса написано новое заглавие — «Таис». Как сообщает Франс, заглавие было изменено по настоянию друзей, в целях благозвучности и большей привлекательности для читателей. Конечно, Франс не согласился бы на такую замену, если бы прелестный женственный образ Таис занимал в книге второстепенное место, — нет, этот образ как бы господствует над всем повествованием, обаятельно трогательный, цельный и человечный. Сам автор как бы влюблен в свою героиню, которой еще в 60-е годы он посвятил поэму в стихах под тем же заглавием «Таис», уже набрасывающую в основных чертах пленительный образ александрийской актрисы.
Однако первоначальным заглавием подчеркивается и существенное значение образа Пафнутия в общем замысле книги. Это — как бы воплощение воинствующего догматизма и аскетизма, столь ненавистных Франсу, потому что они враждебны всему живому, враждебны свободе, красоте, человечности, враждебны смелой, испытующей человеческой мысли.
Нередко, и не без оснований, критика говорит о подчеркнутом эстетизме Франса. Но эстетизм его не носит самодовлеющего характера, — подобно его скептицизму, и его эстетизм великолепно служит той «работе разрушения», о которой говорил Горький. Изображая, как беснуется Пафнутий в своей ненависти к красоте, как он сжигает предметы искусства, наполнявшие дом Таис, Франс этим еще сильнее выражает свое отвращение к религиозному мракобесию. Пафнутий во многом напоминает изуверку Каллисту из поэмы «Коринфская свадьба». Она так же бесчеловечна в своем фанатизме, принося все живое в жертву аскетической идее. Но Каллиста показана в поэме лишь как губительница всего живого, в истории Пафнутия Франс раскрывает внутренний крах воинствующего догматизма: желая, во имя религиозной догмы, увести Таис от греховной жизни, Пафнутий сам впадает в грех. И Франс с неумолимой иронией изображает, как красота Таис рождает в темной душе отшельника только скверное и постыдное вожделение.
Герой книги «Таис» таким образом — принципиально новое явление в творчестве Франса, полная противоположность Сильвестру Бонару, с его мудрой любовью ко всему живому, молодому, прекрасному, с его гуманизмом, с его мягким скепсисом. Некоторое созвучие с идеями «Сильвестра Бонара» можно обнаружить в одном из второстепенных персонажей «Таис» — скептике Никии. Его грустная примиренность с противоречиями жизни, потому что они кажутся ему неискоренимыми, его пассивность, его эпикурейство противополагаются воинствующему догматизму Пафнутия.