— Милый друг, Сюзанна восхитительна, потому что она что-то знает, и еще восхитительнее потому, что она ничего не знает. Ее неведение исполнено поэзии.
Тут мама Сюзанны улыбнулась и покосилась в мою сторону, что означало насмешку, затем воскликнула:
— Поэзия Сюзанны! Поэзия вашей дочери! Да ее приводит в восторг только кухня. На днях я застала ее на кухне, где она с сияющим видом смотрела на всякие очистки. Нечего сказать, хороша поэзия!
— Конечно, милый друг, конечно. Вся природа отражается в ней с такой совершенной чистотой, что для нее не существует ничего грязного, даже в корзине с очистками. Вот потому-то вы и застали ее на днях в полном восторге перед капустными листьями, луковой шелухой и головками креветок. Она была очарована, сударыня! Говорю вам: она с божественной силой преображает мир, и все, что она видит, все, к чему прикасается, приобретает в ее глазах красоту!
Во время моей речи Сюзанна отошла от комода и приблизилась к окну. Мать взяла ее на руки. Был тихий, теплый вечер. Нежные кудри акаций тонули в прозрачных сумерках, а опавшие цветы белыми пятнами лежали на траве. Высунув из конуры лапы, спала собака. Вдали земля утопала в голубоватой дымке. Мы все трое молчали.
И тогда в тишине, в торжественной ночной тишине, Сюзанна подняла ручонку как только могла высоко и указала пальчиком, который еще не умела как следует вытянуть, на звезду. Пальчик маленький-премаленький то сгибался, то разгибался, словно манил.
И Сюзанна заговорила со звездой!
В речи ее не было слов, это был непонятный чудесный лепет, своеобразное пение, нежное и глубоко таинственное: то, что необходимо выразить младенческой душе, когда в ней отражается звездный луч.
— Потешная крошка, — сказала мать, целуя ее.
Вчера я повел Сюзанну в кукольный театр. Мы оба остались очень довольны; это как раз такой театр, как нам надо. Будь я драматургом, я писал бы только для кукольного театра. Не знаю, может быть у меня не хватило бы таланта, но во всяком случае такая задача не отпугнула бы меня. А вот придумывать громкие фразы для искушенных в декламации прелестных актрис Французской Комедии я бы никогда не посмел. Кроме того, театр, каким его понимают взрослые, для меня слишком сложен. Я ничего не смыслю в хитро сплетенных интригах. Я изображал бы страсти, да и то только самые заурядные. Это не годится для Жимназ, для Водевиля или для Французской Комедии, но великолепно подошло бы для кукольного театра!
Ах, вот где страсти естественны и сильны! И выражают их преимущественно при помощи палки. Палка бесспорно обладает огромной силой театрального воздействия. Благодаря ее вмешательству действие развивается с потрясающей энергией. Оно, можно сказать, неудержимо мчится к великой финальной «потасовке». Так называют лионцы, создавшие тип Гиньоля[272], грандиозное побоище, завершающее все пьесы этого репертуара. «Великие потасовки» неизменное и роковое явление. Это — десятое августа, это — девятое термидора, это — Ватерлоо[273].
Итак, я уже говорил вам, что мы с Сюзанной пошли вчера в кукольный театр. Разыгрывавшаяся пьеса несомненно кое в чем грешила: так я нашел в ней некоторую нелогичность, но это не мешало ей пленять умы, склонные к размышлению, ибо она давала богатую пищу фантазии. Я ее воспринял как пьесу философскую; изображенные характеры правдивы, и действие развивается энергично. Я расскажу вам содержание, как я его понял.
Когда занавес поднялся, перед нами предстал сам Гиньоль. Я сразу его узнал. Да, это был он. На широком, невозмутимо спокойном лице еще виднелись следы побоев, от которых нос у него стал приплюснутым, но обаятельное простодушие взгляда и улыбки не пострадало.
На нем не было ни саржевой хламиды, ни коленкорового колпака, на которые в 1815 году на аллее Бротто лионцы не могли смотреть без смеха. Но если бы кто-нибудь из тех мальчиков и девочек, которые на берегах Роны видели и Гиньоля и Наполеона, дожил до наших дней и пришел сюда, на Елисейские поля, еще раз перед смертью поглядеть кукольный театр, он сразу узнал бы знаменитую косичку своей любимой марионетки, — хвостик, так забавно болтающийся на затылке у Гиньоля. Остальные части его костюма — зеленый фрак и черная треуголка — соответствовали старинной парижской традиции, согласно которой Гиньоль нечто вроде лакея.
Гиньоль взглянул на нас своими большими глазами, и меня тотчас же пленила его беззастенчивая наивность и явная душевная простота, при которой порок кажется невинным. Да, это был он, и по выражению лица и по духу, тот незадачливый Гиньоль, образ которого так оживил своей выдумкой дядюшка Мурге из Лиона. Я так и слышу, как Гиньоль отвечает своему хозяину, господину Канезу, упрекающему его в том, что он своей болтовней нагоняет на всех сон:
272
…лионцы, создавшие тип Гиньоля… — Гиньоль — постоянный персонаж народного кукольного театра под открытым небом (названного по его имени «гиньолем»). Обязан своей популярностью импрессарио Мурге, который в 1795 году основал гиньоль в Лионе и затем, в начале XIX века, разъезжал с ним по городам Франции.
273
Это — десятое августа, это — девятое термидора, это — Ватерлоо. — Десятого августа 1792 года, в период французской революции, в Париже произошло народное восстание, результатом которого было фактическое падение монархии. Девятого термидора (27 августа 1794 г.) произошел контрреволюционный переворот, открывший путь к власти крупной буржуазии. Битва при Ватерлоо (18 июня 1815 г.), проигранная Наполеоном, привела к его окончательному падению.