Что привело поэта, большевикам отнюдь не симпатизировавшего, но в целом довольно аполитичного, к участию в подпольной деятельности? Можно в связи с этим вспомнить и очень важную для Гумилева мысль о том, что поэты и вообще люди искусства должны участвовать в управлении государствами. Можно сослаться на активный, действенный характер Николая Степановича, на присущую ему авантюрную жилку, на те черты его личности, которые многим казались инфантильными. Но так или иначе гибель стала венцом той биографии, которую Гумилев осмысленно и сознательно выстраивал годами и которая была таким же его произведением, как стихи. Поэт-герой, «мореплаватель и стрелок» оказался и борцом с тиранией и погиб доблестной, достойной мужчины смертью. Не случайно расстрел в Ковалевском лесу и почти одновременный выход «Огненного столпа» стали началом его подлинной славы.
В 1915 году Гумилев написал стихотворение «Рай». В котором были такие строки:
Апостол Петр, бери свои ключи,Достойный рая в дверь его стучит. <…>
Мне часто снились райские сады,Среди ветвей румяные плоды,
Лучи и ангельские голоса,Внемировой природы чудеса.
И знаешь ты, что утренние сныКак предзнаменованья нам даны…
Поэзия Гумилева наполнена радостным и тревожным предчувствием иного бытия, «внемировой природы». Там наше воображение и рисует его гипотетическое посмертное бытие – может быть, на «далекой звезде Венере» из его последнего стихотворения.
А нам здесь, на земле, остались его стихи. Накануне столетия со дня гибели поэта стоит перечитать их новыми глазами.
Валерий Шубинский
Из сборника «Путь конквистадоров» (1905)
Мой замок стоит на утесе крутомВ далеких, туманных горах,Его я воздвигнул во мраке ночном,С проклятьем на бледных устах.
В том замке высоком никто не живет,Лишь я его гордый король,Да ночью спускается с диких высотЖестокий, насмешливый тролль.
На дальнем утесе, труслив и смешон,Он держит коварную речь,Но чует, что меч для него припасен,Не знающий жалости меч.
Однажды сидел я в порфире златой,Горел мой алмазный венец —И в дверь постучался певец молодой,Бездомный, бродячий певец.
Для всех, кто отвагой и силой богат,Отворены двери дворца;В пурпуровой зале я слушать был радБезумные речи певца.
С красивою арфой он стал недвижим,Он звякнул дрожащей струной,И дико промчалась по залам моимГармония песни больной.
«Я шел один в ночи беззвезднойВ горах с уступа на уступИ увидал над мрачной бездной,Как мрамор белый, женский труп.
Влачились змеи по уступам,Угрюмый рос чертополох,И над красивым женским трупомБродил безумный скоморох.
И смерти дивный сон тревожа,Он бубен потрясал в руке,Над миром девственного ложаПлясал в дурацком колпаке.
Едва звенели колокольца,Не отдаваяся в горах,Дешевые сверкали кольцаНа узких, сморщенных руках.
Он хохотал, смешной, беззубый,Скача по сумрачным холмам,И прижимал больные губыК холодным, девичьим губам.
И я ушел, унес вопросы,Смущая ими божество,Но выше этого утесаНе видел в мире ничего».
Я долее слушать безумца не мог,Я поднял сверкающий меч,Певцу подарил я кровавый цветокВ награду за дерзкую речь.
Цветок зазиял на высокой груди,Красиво горящий багрец…«Безумный певец, ты мне страшен, уйди».Но мертвенно бледен певец.
Порвалися струны, протяжно звеня,Как арфу, его я разбилЗа то, что он плакать заставил меня,Властителя гордых могил.
Как прежде, в туманах не видно луча,Как прежде, скитается тролль,Он, бедный, не знает, бояся меча,Что властный рыдает король.
По-прежнему тих одинокий дворец,В нем трое, в нем трое всего:Печальный король и убитый певец,И дикая песня его.
На русалке горит ожерелье,И рубины греховно-красны,Это странно-печальные сныМирового, больного похмелья.На русалке горит ожерелье,И рубины греховно-красны.
У русалки мерцающий взгляд,Умирающий взгляд полуночи,Он блестит, то длинней, то короче,Когда ветры морские кричат.У русалки чарующий взгляд,У русалки печальные очи.