Мне об Алешке был особый глас.
Да сам катись в открытье — будет прок!
Узрят тебя, и все раскиснут — лестно!
Уж так-то обойдется расчудесно…
Катай, катай, не бойся, дурачок!»
Увещевал его святой отец.
Краснеет Ника, но в ответ ни слова.
И хочется взглянуть на Милюкова,
И колется… Таврический Дворец.
Но впрочем, Ник послушаться готов.
Свершилось все по изволенью Гриши:
Под круглою Таврическою крышей
Восстали рядом Ник и Милюков.
А Скобелев, Чхеидзе и Чхенкели,[29]
В углах таясь, шептались и бледнели.
Повиснули их буйные головки.
Там Ганфман[30] был и Бонди[31] из «Биржевки»-
Чтоб лучше написать о светлом дне…
И написали… И во всей стране
Настала некакая тишина,
Пусть не надолго — все-таки отдышка.
Министров нет — один священный Гришка…
Мы даже и забыли, что война.[32]
<Mapт 1916>
ВЕРЕ
На луне живут муравьи
И не знают о зле.
У нас — откровенья свои,
Мы живем на земле.
Хрупки, слабы дети луны,
Сами губят себя.
32
Имеется в виду приезд Николая на открытие весенней думской сессии 1916 г. в Таврический Дворец.