Я жалкий призрак при свете дня.
Живу я порою ночною,
Когда хотя бы в сладком сне
Венера моя со мною.
Прекрасная смеется тогда
Таким белозубым смехом,
Что я не плакать не могу
По нашим былым утехам.
Безудержна моя любовь.
Никак ее не забуду.
Любовь словно дикий водопад, —
Попробуй сделай запруду!
С камня на камень бросается вниз
Неистовое ослепленье
И, шею сломав себе тысячу раз,
Не терпит промедленья.
Готов я Венеру мою одарить
Небесной роскошью всею.
Солнце отдам, луну отдам.
И звезд не пожалею.
Безудержна моя любовь,
Пожар неумолимый.
Что, если я уже в аду,
Таким огнем палимый?
За нас ты молишься, папа Урбан,
Связуя и разрешая.
От вечных мук спаси меня!
Гнетет меня сила злая!»
Скорбно воскликнул папа Урбан,
Подъемля скорбные длани:
«Тангейзер! Пропащий ты человек!
Напрасно твое покаянье.
Венера — черт из всех чертей,
Ужаснее самых ужасных.
Тебя я вырвать не могу
Из этих когтей прекрасных.
Оплачивается душой
Телесная услада!
Несчастный! Ты приговорен.
Удел твой — муки ада!»
III
Рыцарь Тангейзер, он быстро идет,
Изранив усталые ноги.
Вернувшись к Венере в полночный час,
Тангейзер стоял на пороге.
Проснулась Венера в полночный час,
Мигом с постели вскочила,
Возлюбленного своего
В объятия заключила.
Пошла у Венеры носом кровь.
Бросившись другу на шею,
Венера лицо ему залила
Слезами и кровью своею.
Улегся Тангейзер молча в постель.
Усталость его сморила.
Пошла Венера на кухню скорей
И суп ему сварила.
Суп с хлебом Венера ему подала,
Кровавые вымыла ноги,
Космы, смеясь, расчесала ему,
Спутанные в дороге.
«Тангейзер благородный мой!
Давно пора бы вернуться.
Не понимаю, как могла
Отлучка твоя затянуться!»
«Венера, госпожа моя!
В Италии я загостился.
Я по делам наведался в Рим
И, видишь, возвратился.
Рим все стоит на семи холмах,
Тибр все протекает мимо.
Да, кстати, кланяется тебе
Первосвященник Рима.
И во Флоренции я побывал,
Не миновал Милана.
Потом по склонам швейцарских гор
Карабкался неустанно.
В Альпах начался снегопад,
И побелели долины.
Я видел улыбки синих озер,
Я слышал клекот орлиный.
На Сен-Готарде услышал я храп, —
Германия почивает.
Тридцать шесть коронованных нянек у ней.{36}
Приятней снов не бывает.
Швабия школой поэтов горда,{37}
Там нет голов безрассудных.
В своих колпачках малыши хороши,
Посиживают на суднах.
Во Франкфурт на шабес{38} прибыл я.
Люблю я веру такую.
Охоч до гусиных потрохов,
Шалет{39} и клецки смакую.
Видал я в Дрездене старого пса.
Он в прошлом успел отличиться.
Из лучших он был, а теперь без зубов,
Горазд лишь брехать и мочиться.
Расплакались в Веймаре музы навзрыд,
Бедняжки овдовели.
Скончался Гете, а Эккерман{40} жив.
Заплачешь, в самом деле!
Услышал я в Потсдаме громкий крик.
Не Геродот и не Плиний,
Историю последних лет
Читает Ганс в Берлине.
Наука в Геттингене цветет.
Пышней не сыскать пустоцвета.
Пришел я темною ночью туда,
Нигде никакого просвета.
В Целле осматривал я тюрьму.
Сидят ганноверцы в Целле{41}.
Общая каторга, общий кнут —
Наши национальные цели.