Вторая половина 1821 г.
ПРИЗРАК
Из поэмы "Дзяды"
Стиснуты зубы, опущены веки,
Сердце не бьется — оледенело;
Здесь он еще и не здесь уж навеки!
Кто он? Он — мертвое тело.
Живы надежды, и труп оживился,
Память зажглась путеводной звездою,
Видишь: он в юность свою возвратился,
Ищет лицо дорогое.
Затрепетали и губы и веки,
И появился в глазах жизни признак.
Снова он здесь, хоть не здесь он навеки.
Что он такое? Он — призрак!
Ведомо всем, кто у кладбища жили,
Что пробуждается в день поминальный
И восстает из кладбищенской гнили
Этот вот призрак печальный.
Но зазвонят из тумана ночного,
Что воскресенье уже наступило,
С грудью как будто разодранной снова
Падает призрак в могилу.
Живы его хоронившие… Часто
О человеке ночном говорится…
Кто же он, юноша этот несчастный?
Это — самоубийца!
Терпит, наверно, он страшную кару:
Весь пламенеет, тоскует ужасно…
Слышал однажды наш ризничий старый
Призрака голос неясный.
Передрассветные звезды блистали,
И привиденье, покинув могилу,
Руки вздымая в великой печали,
Жалобно заговорило:
"Ты, дух проклятый, зачем жизни пламя
Вновь заронил под бесчувственный камень?
Ведь угасало оно в этой яме!
Снова зачем этот пламень?
О, приговор справедливо суровый!
Вновь познакомиться, вновь разлучиться,
Из-за нее умереть смертью новой,
Помнить о ней и томиться.
Вновь между всякого сброда шататься
Буду я всюду, гонясь за тобою;
Впрочем, с людьми не хочу я считаться
В жизни изведал всего я!
Если смотрела ты — взор опускал я,
Точно преступник; когда говорила,
Слышал я все, но молчал и молчал я,
Словно немая могила.
Это замечено было друзьями,
Юноши это причудой считали,
Старшие — лишь пожимали плечами
Либо мораль мне читали.
Слушал насмешки я, слушал советы…
Впрочем, и я бы на месте другого
Точно вот так же осмеивал это
И осуждал бы сурово.
Некто решил, что моим поведеньем
Гордость задета его родовая,
Но отстранялся с любезным терпеньем,
Будто бы не замечая.
Горд был и я: мол — понятно мне это!
Громко дерзил я в ответ на молчанье
Или выказывал вместо ответа
Полное непониманье.
Ну, а иной не прощал прегрешенья,
И на лице у него выражалась
Сквозь оскорбительное снисхожденье
Лишь лицемерная жалость.
Жалости той не прощу ни за что я!
Я не молил его — я улыбнулся,
Но, и презрением не удостоив,
Он от меня отвернулся!
Вновь подвергаюсь я всем испытаньям,
В мир устремляясь кладбищенской тенью.
Эти — как черта, хлестнут заклинаньем,
Те — убегают в смятенье.
Этот смешит меня глупою спесью,
Этот — навязчив, а этот — ехиден…
Рвусь лишь к одной. Почему же всем здесь я
Дивен иль даже обиден?
Тем, кто жалел, покажу непочтенье,
А зубоскалам, пожалуй, — и жалость!..
Только бы ты, о любимая, с тенью
Снова сейчас повстречалась!
Ты погляди и скажи мне хоть слово,
Не осуди беспокойную душу.
Только на час ведь я — призрак былого
Новое счастье нарушу!
Может быть, к солнцу привычные очи
Не испугаются темного гостя,
И до конца ты дослушать захочешь
Речь, что звучит на погосте.
Может быть, мысль и твоя устремится,
Пусть на мгновенье хотя бы, к былому
К сорным травинкам в щелях черепицы
Старого, старого дома".
1823
ЗАВОРОЖЕННЫЙ ЮНОША
Из первой части поэмы "Дзяды"
Пан Твардовский в замок входит,
Двери выломав с размаха,
Рыщет в ямах, в башнях бродит…
Сколько чар здесь, сколько страха!
Удивительное в склепе
Покаяние творится:
Юноша, закован в цепи,
Перед зеркалом томится!
Он томится и казнится:
С каждым мигом он теряет
Жизни некую частицу,
В хладный камень он врастает!
Уж по грудь он тверд, как камень,
Но на лике все ж пылает
Мужества и силы пламень,
Очи нежность излучают!
"Кто ты? — говорит заклятый,
Смело ты вошел под своды,
Где ломаются булаты
И теряется свобода!"
"Кто я? Целый мир страшится
Моего меча и слова,
Ибо я — могучий рыцарь,
Славный рыцарь из Твардова!"
"Из Твардова? Это имя
В наши дни мы не слыхали
Под шатрами. боевыми
И когда мы пировали.
Но, видать, за годы эти,
Что томлюсь я здесь, в темнице,
Много нового на свете,
Расскажи мне, что творится!
Ольгерд наш как прежде в силе?
Он Литву в походы водит?
Немцев бьем, как прежде били?
На монголов рати ходят?"
"Ольгерд? Что ты? Пролетело
Двести лет, как лег в могилу!
Нынче внук его Ягелло
Сокрушает вражью силу".
"Вот как! Ну, еще два слова:
Может быть, могучий витязь,
По дороге из Твардова
Заезжал ты и на Свитезь?
Там тебе не говорили,
Как с врагом Порай сражался
И о девушке Марыле,
Чьей красе он поклонялся?"
"Юноша! Тот край я знаю,
Неман знаю, Днепр я знаю,
Но не слышал никогда я
О Марыле и Порае!
Впрочем, что мы тратим время!
Из скалы тебя добуду
Сам увидишься со всеми,
Побываешь ты повсюду.
Знаю цену этим чарам
И сейчас же разобью я
Зеркало одним ударом
И тебя я расколдую!"
Меч он вырвал быстрым взмахом,
К зеркалу идет он, смелый.
Только юноша со страхом
Крикнул: "Этого не делай!
Это зеркало бесценно!
Ты подай его мне в руки
Сам избавлюсь я от плена,
Сам свои закончу муки!"
Зеркало тут в руки взял он,
Глянул, смертно побледнел он.
Зеркало поцеловал он
И совсем окаменел он!
К М…
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В 1823 ГОДУ
"Прочь с глаз моих!.." — послушаюсь я сразу,
"Из сердца прочь!.." — и сердце равнодушно,
"Забудь совсем!.." — Нет, этому приказу
Не может наша память быть послушна.
Чем дальше тень, она длинней и шире
На землю темный очерк свой бросает,
Так образ мой, чем дальше в этом мире,
Тем все печальней память омрачает.
Все в тот же час, на том же самом месте,
Где мы в мечте одной желали слиться,
Везде, всегда с тобою буду вместе,
Ведь я оставил там души частицу.
Когда на арфу ты положишь руку,
Чтоб струны вздрогнули в игре чудесной,
Ты вспомнишь вдруг, прислушиваясь к звуку:
"Его я развлекала этой песней".
Иль, наклонясь над шахматной доскою,
Готовя королю ловушку мата,
Ты вспомнишь вдруг с невольною тоскою:
"Вот так и он играл со мной когда-то".
Иль, утомясь от суматохи бальной,
Окинув место у камина взглядом,
Ты вспомнишь вдруг с улыбкою печальной:
"Он там не раз сидел со мною рядом".
Возьмешь ли книгу, где судьба жестоко
Двух любящих навеки разлучила,
Отбросишь книгу и вздохнешь глубоко,
Подумав: "Ах, и с нами так же было!"
А если автор все ж в конце искусно
Соединил их парой неразлучной,
Гася свечу, подумаешь ты грустно:
"Такой бы нам конец благополучный!"
Зашелестит в саду сухая груша,
Мигнет во тьме летучая зарница,
Сова простонет, тишину наруша,
Ты вздрогнешь: "Это он ко мне стремится!"
Все в тот же час, на том же самом месте,
Где мы в одной мечте стремились слиться,
Везде, всегда с тобой я буду вместе,
Ведь там оставил я души частицу.
ИМПРОВИЗАЦИЯ ДЛЯ Э. СЛЕДЗЕЕВСКОЙ
О, счастлив тот, кто в памяти твоей,
Как жемчуг иль коралл, навек утонет,
Когда в прозрачной глубине своей
Его лазурь балтийская хоронит.
Но мне, увы, ни красотой коралла,
Ни жемчуга сверканьем не блеснуть.
О, если б мной волна хоть миг играла,
А там — в песке забвенья утонуть!
Написано на берегу Балтийского моря.
Июль 1821 г.
ИЗ АЛЬБОМА МАРИИ ПУТТКАМЕР
Nessun maggior dolore che ricor darsi del tempo felice nella mi seria![11]
Те имена блаженство ожидает,
Которые зовешь, Мария, ты своими;
А кто Марию в свой альбом включает,
Записывает в нем всего лишь имя.
1821–1822
МАРИИ ПУТТКАМЕР
ПРИ ПОСЫЛКЕ ЕЙ ВТОРОГО ТОМИКА СТИХОВ
Мария, сестра моя! Пусть не по крови близки мы,
По духу, по мысли и чаяньям мы — побратимы.
Когда б не причуды судьбы, не твое повеленье,
Иное — нежнее — к тебе я б нашел обращенье;
Взгляни ж благосклонно на то, что прошло без возврата,
И строки любви прими от далекого брата.
1823
К***
В альбом
Руки тянули мы в разные дали,
К разному помыслы наши клонило,
Видели розно и врозь мы страдали,
Что же нас, милая, соединило?
Звездам высоким и равновеликим
Двум обреченным на рознь и блужданья,
Вечным изгоям под игом безликим
Неумолимого к ним мирозданья,
Гордым скитальцам со всеми в раздоре,
Вечно в пути, чтоб не быть под пятою.
Благословение им или горе,
Что полюбили друг друга — враждою?
вернуться
Данте. Ад. V, 121–121 Перевод М. Лозинского (их.).
11
Тот страждет высшей мукой, кто радостные помнит времена в не счастии!