И узник в радости великой
За голову свою схватился,
Как будто удержать сознанье
Хотел он, чтоб не улетело.
«Есть! — в детской радости он крикнул. —
Есть! Улететь не дам сознанью!
Я не безумен. Понимаю
Все, что случилось. Я — свободен!
Но это значит, что свободны
И нация, и вся отчизна?»
«Тебе какое дело, дурень,
До нации и до отчизны? —
Ответил сумрачный тюремщик. —
Благодари, что сам свободен!»
Но узник этого не слышал,
Далёко улетели мысли,
Они полмира облетели,
Ища безвестную могилу,
В которой спит его супруга.
«Я отыщу тебя сначала! —
Так про себя проговорил он. —
Меня ты навещала часто,
Найду и поцелую землю,
Которая тебя покоит!
…О, как вы медленно, как долго
Сбиваете с меня оковы!
Минуты эти длятся дольше,
Чем годы, что страдал я здесь».
19
Как молоко сосет ребенок,
К груди припавши материнской,
Так сладко пил он вольный воздух,
И каждый вздох снимал по году
С его души окаменевшей,
И будто мотылек легчайший,
Его душа теперь порхала
В цветах, среди воспоминаний,
И этот вольный, чистый воздух
Омолодил Сильвестру душу,
Но тело оставалось дряхлым,
Он брел, на палку опираясь,
И ветер развевал печально
Седую бороду и космы.
…За десять лет сто лет он прожил!
Дойдя до дома,
Где когда-то
На чердаке он жил с семьею,
В людей он пристально вгляделся,
Но не нашел он лиц знакомых.
Наверно, это — новоселы,
А может быть, забыл он лица…
Спросил он:
«Кто сказать мне может
О бедных людях, что когда-то,
Давным-давно в мансарде жили?»
И описал свое семейство.
«Да, помню я, — проговорила
Одна смиренная старушка, —
Жила тут юная бедняжка,
Был муж у ней злодей, безбожник,
Но он понес за это кару —
Давным-давно сидит в темнице,
А может быть, он там и помер!
Его несчастная супруга
Не выдержала потрясенья,
Скончалась от разрыва сердца!
Я не пойму, как можно было, —
Сказала добрая старушка, —
Любить подобного злодея
И от печали умереть!»