Выбрать главу
И колотят копытами в поле, городишки разносят в куски, вот высоких насилуют полек, вырезая ножами соски. Но такому налету не рады, отбивают у вас казаки, поджигают полковника, гады, над широким Днепром гайдуки.
Мы опять отшуруем угли, отпоем, отгуляем сполна — над Союзом Советских Республик поднимает копыто война, небывалого роста, клыката, черной бурею задрожав, интервенция и блокада всех четырнадцати держав. Вот и вижу такое дело — кожу снятую на ноже, загоняют мне колья в тело, поджигают меня уже. Под огнями камнями становья на ножи наскочила она, голова молодая сыновья полетела, как луна. Голова — молода и проста ты, не уйдешь в поднебесье луной — вровень подняты аэростаты с этой белою головой. Под кустами неверной калины ты упала, навеки мертва, — гидропланы и цеппелины зацепили тебя, голова.
Мы лежим локоть об локоть, рядом, я и сын, на багровом песке; люизитом — дымящимся ядом — кровь засушена на виске. Но уже по кустам молочая, колыхая штыки у виска, дымовые завесы качая, регулярные вышли войска. Налетели, подобные туру, — рана рваная    и поджог — на твою вековую культуру, золотой европейский божок. Только штофные стены музея, где гремит бронированный танк, шпага черная на портупее, томагаук    и бумеранг… Обожженное дымом копыто… Только стены музея стоят невеселым катáлогом пыток, что горели полвека назад. Орды синие и золотые в нем оставили бурю подков, и копье и копыто Батыя, Чингисхана пожары с боков.

<1928>

Хозяин

Об этой печали, о стареньком, о дальней такой старине июньская ночь по кустарникам лепечет на той стороне.
Невидная снова, без облика, лепечет об этом — и вот хозяин, хозяин, как облако, как мутная туша плывет.
И с ямочкою колено, и желтое темя в поту, и жирные волосы пеной стекают по животу.
Опять под сиренями сонными идет, пригибая одну, гуляет, белея кальсонами, гитару берет за струну.
Скорее, скорее — за изгородь, где щелкают соловьи, куда — молодые — за искрой летят доберманы твои.
И он в ожидании встречи — и снова летят в забытье пропахшие мускусом плечи, мохнатые ноги ее.
Ах…    тело изогнуто гордо… Ах…    щелкают соловьи… Она приезжает из города на пухлые руки твои.
На руки твои — полвосьмого, боками кусты раздвоя, навеки любимая снова, собака борзая твоя.