Ковров размазня.
В лиловых халатах,
в узорных шальварах,
в козловых туфлях,
один за другим
азиаты, как в латах.
И звезды висят наподобие блях…
Но главное — жены…
Сокрыты от взора.
Лежат и не лезут, сопя, на рожон,
питают детишек;
домашняя ссора —
одно развлеченье потеющих жен.
Таким представлялся
вонючий и пестрый
восточный балет,
расписной кабачок,
и, врезанный в небо, жестянкою острой
звенел полумесяц — священный значок.
Тяжелые губы
упали на лица,
и брови — лиловые эти мазки…
Я выехал вечером —
пела столица,
состав откачнулся,
стуча, от Москвы.
2
Царица Тамара
Конец предисловью —
и вылетит повесть,
навстречу — другая
рывками, броском,
как этот курьерский
исхлестанный поезд
ветрами, ночами,
каленым песком.
Кавказ предо мною —
ни много ни мало,
до облачной вылинявшей кисеи
под небо любая гора поднимала
крутые, огромные плечи свои.
Мне снова мерещатся —
скалы, руины,
оскалы ущелий…
— Послушай, гора,
она наступает —
твоей героини
царицы Тамары ночная пора.
Красивая баба —
недаром про эти
любовные козни,
монисты до пят,
глазастые под нос бормочут поэты,
туристы с российской равнины хрипят.
Начну по порядку —
за Пушкиным сразу,
гремя и впадая в лирический бред,
поет про Тамару,
разносит заразу
второй по ранжиру российский поэт.
Рыданий хватает по горло —
однако
другая за Лермонтовым с рывка
огнем налетает строка Пастернака,
тяжелая, ломаная строка.
Царица Тамара —
мечтаний причал,
и вот, грохоча и грубя,
Владимир Владимирович зарычал,
за груди беря тебя.
Так и я бы по традиции,
забулдыга,
поэт, простак,
мог бы тоже потрудиться
и стихами и просто так.
Делу час, а потехе время:
я бы, млея,
как пень, стоял
в этом затхлом тумане гарема,
в тьме ковров
и в пуху одеял.
Пел бы песни и неустанно
о Тамаре и о горах
Над долинами Дагестана
рассыпался б и в пух и в прах.
Небывалая поза,
бравада,
я дорвался б —
доелся б до рук…
Но царица теперь старовата —
я молчу… не люблю старух.
3
Вагонный быт
А поезд качается дальше и дальше,
ночь заметает следы,
направо — гор голубые залежи,
налево — залежь воды.
Длинное утро,
вечер долог,
на ночь подъем крутой,
сосед по купе — инженер-геолог —
мутной оброс бородой.
Сутки,
вторые сутки,
третьи —
ночь глубока и густа,
стонем и фыркаем:
— Ох уж эти
курьерские поезда!
И снова — лежим на спине, как малютки,
надоест — лежим на боку…
Но вот инженер на пятые сутки
кричит:
— Подъезжаем, Баку!
4
Баку
Ты стоишь земли любимым сыном —
здоровяк, со всех сторон хорош,
и, насквозь пропахший керосином,
землю по-сыновьему сосешь.
Взял ее ты в буравы и сверла,
хорошо, вплотную, глубоко,
и ползет в нефтепровода горло
черное густое молоко.
Рваный ветер с моря,
уйма вышек,
горькая каспийская волна,
ты свои четыре буквы выжег
в книге Революции сполна.
Ты стоишь — кормилец и поилец
всех республик и всего и вся —
трактор из Путиловского вылез,
в жилах молоко твое неся.