Допотопный джентльмен
с пятнистой
зверьей шкурой
на плечах,
украсив уши
рыбьим зубом,
а волосы —
зазубринами трав —
спешит жениться,
и везет его
к возлюбленной
скала — чудовище — плезиозавр,
ступни о камни
полируя
чам-чу, чам-чу, чам-чун.
А сородичи лопочут
как сороки:
— Погоди-ко-сь!
Дубиной двухсаженной
тебе потылицу
расколошматит
соперник,
тучный, кровожадный
вождь! —
А джентльменчик,
напрягши хилость мускулов,
воскликнул:
— Не боюсь! —
И хитростно
воткнув в дубинку
острый камень,
помчался
на допотопную
дуэль
(обратно)
Вот герой летит в провал
лежит в темнице.
Живо-искусственному льву
проделать маникюр —
не шутка
Он когти полирует чучелу,
а тот скосив глаза,
проверив блеск,
рыкнул:
Мерси
Наше гостеприимство*
(Кадры)
Поезд —
задумчивая, дымная игрушка
тащит с трудом
пятерых
пассажиров —
через лес,
через ров,
по дороге теряя вагоны
и становясь втупик перед бревном
И вот герой
в широкополой шляпе,
взлетевши вверх тормашками
опередивши паровоз, —
уже в именьи
почтенных родителей
подготовляемой невесты
А там
в порыве
негостеприимства
(остатки мести родовой!)
его преследуют
из двери в дверь,
через балкон,
в стекло веранды.
И, наконец,
усталый как старинный паровоз,
Джон засыпает,
на мраморной скамейке
в уютном уголочке парка
с невинностью на личике.
А двое бравых мстителей
стоят за спинкою скамьи,
впиваясь
взором ищейки
в горизонт,
готовы ринуться
по первому дыханью
Но все их ухищренья
бессильны
перед кротостью героя
и водопадом
верности любовной…
Так мы следим
внимательно
за тем, что было
не ровно
девяносто лет назад
(обратно)
Либретто
Охотник смелый
готов на все:
лисицу за уши
тащить из норки,
льва на аркане
привести домой,
иль прыгать в озеро
за утками
с зеленого размаху.
К рассказам
фрачники доверчивы.
И вот —
герою вручена
опасная двустволка
Однако,
зверей уничтожать
не так легко:
кто прячется в лесу,
а кто — пугает рыком,
и даже гуси
щиплются
до синяков.
Смешон
и опозорен
охотник возвращается на дачу
и от невесты слышит
решительный
как дробь,
отказ.
(обратно)
Сквозь фижмы времени
готовится декабрь,
под снегом прячутся
возвышенные либералисты:
курносый
плосколицый
Пестель
в южном сообществе,
и мармеладный Трубецкой
диктатор кисленький
в собачьих бакенбардах
на Севере.
А сбоку, в мерку
вездесущей противоположности —
крестьян холодной розгой хлещут
на пышном фоне бальных диадем
Помещица,
толстуха тысячная Анненкова,
тащит сына
курчавца-офицера
в модный магазин.
А там Полина Гебль
с глазами-изюминками
и с газовою грудью
ему, кавалергарду,
себя вверяет
беззаветно,
для осторожности примолвив:
— Все русские мужчины
лукавы и изменчивы! —
Но он по чистой совести…
Восстанье решено,
устав прочитан
и нежнее верного
к Полине расположен
он слово закрепляет
обрученьем с ней.
А на утро
полки спешат
к Петру на площадь,
— Жизнь за республику,
долой тирана!
Сенатская площадь
изумлена
до пушечного зева
с картечью в глотке.
Меж тем,
громоздкий император
Николай
в селедках бакенбард
за рюмочкой
поддельных слез
улещает
сентиментального предателя
с нелгущими глазами:
Все расскажи
я сам рес-пу-бли-ка-нец
свободы всем
во множестве
дарую!
Но в пышный
фейерверочный праздник,
пока сверкают
зеленые фонтаны
среди точеных нимф, —
в тот же день
в 15 верстах от вензелей
ракет
и бураков,
на мерзлой площади
под указательным перстом
Петра Великого
мерзотно
покачиваются
повешенные в ряд.
(обратно)