ИОСС ФРИЦ
(около 1512 г.)
На Книбисе ночами он стоял,
И ветер мчал его живое слово;
А в это время, сквозь дунайский вал,
Кто нес благую весть родному крову?
На ярмарках, бывало, он не раз
У майских деревец стоял с толпою,
Сидел в корчме, вел лошадь к водопою
И падал, весь молитва и экстаз.
Он пленным утешение без страха
Несет сквозь стены, над провалом рва,
И мужику, ведомому на плаху,
Он говорит напутствия слова.
Он держит знамя. Сам укрыт туманом,
Он весь пылает в знамени багряном!
РИМЕНШНЕЙДЕР
Он увидал крестьянина в селенье, —
Зияли дыры выколотых глаз.
И он сказал: «Тебе верну я зренье».
И лик его, чтоб он глядел на нас,
Воссоздал из простого матерьяла,
Из дерева, — и каждая черта
Мужицким горем и нуждой дышала,
И горькой складкой голод лег у рта.
Он выполнил для алтаря свой труд.
Чтоб обвинял он, сын тот человечий,
Страдальцу крест он возложил на плечи,
Как знамя, что вовек не отберут.
И правду возвестил мужик, смотря
Прозревшими глазами с алтаря.
РЕМБРАНДТ
Он подошел к мольберту, и черта
Легла на холст уверенно и гибко.
И вот лицо возникло, и улыбка
Уже в углах испуганного рта.
Лицо живет. Но слишком темен взор.
В зрачки он бросит по пылинке света.
И это все. Глаза глядят с портрета.
Он все сказал. Он вынес приговор.
Еще сосредоточенный и злой,
Положит мастер лака тонкий слой, —
Он знает: так приятнее для зренья.
И отойдет на шаг от полотна,
Чтоб оценить, какая глубина
В глазах его творенья.
ШТЁРТЕБЕКЕР
(Казнен в 1501 г.)
Так говорит преданье: по рядам
С отрубленной бежал он головою,
И брызгал кровью в лад глухим шагам
Безглавый торс. С свирепой колотьбою
Старалось сердце клеть раздвинуть тела.
Теперь теснило тело! В нем должно
Умолкнуть сердце… А оно хотело
Жить в помыслах народных. Так полно
Оно стремлений, снов, что грозным ходом
И мертвый торс рвануло за собой…
Как сердце весть о гибели усвоит?
Разлука с телом многого ли стоит?
Иль жребий сердцу грезился иной? —
Оно смешаться ринулось с народом.
ЛЮТЕР
I
Монах шагнул на паперть и прибил
Лист тезисов к церковному порталу,
Был день торговый. Гуще люд ходил.
Подняв глаза, толпа листок читала.
О торге отпущеньями, грехе
Лжеверия, налогов непосилье
Открыто было сказано в листке
То самое, что дома говорили.
С соборной колокольни лился звон,
И улицы захлебывались в гаме.
Монах стоял, как будто пригвожден,
Стоял, как будто в землю врос ногами.
Он пел, не отвлекаемый ничем,
Что время возвещенное настало,
Когда вино и хлеб разделят всем,
И был мятеж в звучании хорала.
II
Из Виттенберга слух разнесся вширь:
«Исполнился предел терпенья божья.
По зову свыше, кинув монастырь,
Монах пришел на поединок с ложью.
Мы все равны пред богом, учит он,
Грехам и отпущенье не отмена,
И только лицемерье, не закон,
Царит во всей Империи Священной.
Вкруг бога понаставили святых.
Он, как в плену, в их мертвом частоколе.
Ему живых не видно из-за них,
И все идет не по господней воле.
Нам надобно осилить их синклит
И высвободить бога из темницы.
Тогда-то он, поруганный, отмстит
И на неправду с нами ополчится».
III
По княжествам летели эстафеты
С известием, что заключен союз
В защиту слова божья от извета.
Всяк это слышал и мотал на ус.
Молва передавалась все свободней,
Когда, с амвонов грянув невзначай,
Дорогою к пришествию господню
Легла чрез весь немецкий бедный край.
IV
На сейме в Вормсе, вызванный повесткой,
Терялся малой точечкой монах
Средь облаченья пышного и блеска
Стальных кольчуг, и панцирей, и шпаг.
Он был в дешевой рясе с капюшоном,
Веревкой стянут вместо пояска,
И несся к небу взглядом отрешенным
За расписные балки потолка.
Он был один средь пекла преисподней.
Ее владыка, сидя невдали,
Смотрел на жертву с вожделеньем сводни,
И слюнки у страшилища текли.
Их покрывал своим примером папа,
И, в мыслях соприсутствуя в гурьбе,
Из царств земных своею жадной лапой
Выкраивал небесное себе.
А чином ниже пенились баклажки,
И, вытянувши руки за ковшом,
На монастырских муравах монашки
Со служками валялись нагишом.
Монах привстал. Кровь бросилась в лицо.
Он выпрямился. Он в воображенье
Увидел палача и колесо
И услыхал своих костей хрустенье.
«Как веруешь? Зачем плодишь раздор?» —
Воскликнул император пред рядами,
А эхо раскатило: «На костер!» —
И в сотне глаз заполыхало пламя.
Монах не дрогнул. Выпрямивши стан,
Он ощутил опору и подмогу
В страданьях бедных горемык-крестьян,
В долготерпенье братии убогой.
И, победив насмешливый прием,
Как пристыдить не чаял никогда б их,
Поведал он о господе своем,
О боге бедных, брошенных и слабых.
На золотую навалясь скамью,
Сидела туша с головой свинячьей.
Монах вскричал: «На этом я стою,
И, бог судья мне, не могу иначе!»
V
Совет держали хитрые князья:
«К рукам давайте приберем монаха.
Великий крик и так от мужичья.
Отступишься — не оберешься страху.
Сдружимся с ним, чувствительно польстим
И до себя, как равного, возвысим.
Чего приказом не добыть простым,
Добиться можно угожденьем лисьим.
Дадим вероучителю приют,
И примем веру, и введем ученье.
Сильнейшие со временем сдают
В тенетах славы, роскоши и лени».
VI