II
«Где взять нам силы столько?
Садись, передохнем…»
«…О кубики для стройки
В мальчишестве моем!
Набор лежал под елкой
В рождественском огне…»
Молчал я долго-долго,
Но сон сошел ко мне.
Когда-то в детском рвенье
Я стройки воздвигал
И сам в благоговенье
Пред ними застывал.
О тяга ввысь, о жажда
Сверхдалей, сверхвысот!..
С подъемом башни каждой
Мужал мечты полет.
Я воздвигал соборы,
Где колокол гудел,
Где в витражей узоры,
Дробясь, закат глядел.
Так я играл, но камни
Клал в ящик перед сном,
Так строил я, пока мне
Сон не приснился: в нем,
Соскучась по свободе,
Во тьме, как звезд рои,
Кружились в хороводе
Все кубики мои.
Из ящика спускались
На коврик, как на луг,
И сразу в пляс пускались,
И… замком стали вдруг.
Сверкали люстры в зале…
Я крикнул: «Чей здесь дом?»
И кубики сказали:
«Народ — хозяин в нем».
Но радость нам сулилась
Не только властью сна,
И стройка б окупилась,
Да… рухнула она.
Пожары заметались,
Стал черен небосклон,
Лишь стен куски остались,
Как след иных времен.
III
«Но сон — на что он годен?»
Оглохла тишина.
Мы меж развалин бродим,
Война вокруг, война.
Жизнь взорвана бесследно,
Дымятся пустыри.
Нагнись, с земли последний
Обломок подбери.
Одним полны мы оба —
Глядим в лицо судьбе.
Вдруг шепчешь ты:
«Ах, что бы
Мне подарить тебе?»
Весь свет стал свалкой пыльной,
Ни сил, ни крова нет,
Но в этой тьме могильной
Всплыл новой веры свет.
Твой сон был освещен им,
Он добрым, сон тот, был…
Встань, распрямись — еще нам
Немало нужно сил.
Не век рыдать на тризне,
Прав сон был детский твой —
Страну поднимет к жизни
Народа дух живой.
Жива в нас вера эта
С далеких детских дней,
Она вернет нас к свету,
И мой подарок — в ней!
IV
Мы бродим меж развалин,
Они глядят на нас.
Мы славим меж развалин
Свиданья горький час.
Но все пришло в движенье,
Подъем, еще подъем!
Людей, камней круженье,
Совсем как в сне моем.
Ты плачешь? Слезы сами…
О воскрешенья срок!
Встает за камнем камень,
Прекрасен и высок.
Немецкая лопата
За дело принялась,
И грохота раскаты
Надеждой полнят нас.
Удача ждет любое,
За что взялся народ,
Преодолев былое,
Мы тронемся вперед.
Поет о новой чести
Народ, обретший власть,
О радости всем вместе
За камнем камень класть.
О жажда совершенья,
Народной воли срок!
В той воле воскрешенья
Германии залог.
И колоннада краше,
Нарядней, чем была,
На праздник жизни нашей
Глядит, как день, светла.
Ты помнишь здесь лавчонку,
Пекарню, сеть оград?
Здесь нынче вырос звонкий,
Для всех разбитый сад.
Весь сор без снисхожденья
Расчищен в краткий срок,
И праздник возрожденья
Окрасил наш восток.
А здесь, ты видишь, рядом
Встал новый светлый дом?
Зовут нас окна взглядом:
«Сначала жизнь начнем!»
И розы возле дома
В хмельном дыму цветут…
Ты шепчешь, как сквозь дрему:
«Играют дети тут…
…И наш ребенок тоже…
Он будет, милый мой?»
И шепчешь ты: «О боже,
Идем, идем домой!»
V
Мы бродим меж развалин…
О, был бы дом у нас!..
Мы славим меж развалин
Возврата к жизни час.
РОМАН
Звучит, музыка прощания. Торжество прощания начинается. Мы все званы на него.
Нам предстоит проститься с людьми и временами. Со многим прощаемся мы, что было нам близко и дорого, и расставание причиняет нам боль.
А порой мы прощаемся радостно, прощаемся, не сказав «до свиданья», не сказав трости».
И с собой прощаемся мы в долгие, горестные часы прощания, расставаясь с прошлым, надо расстаться с ним в самом себе.
Но многое из того, с чем казалось, мы простились навеки, продолжает жить в нас.
Поэтому не торопись со словами: «Прощай навсегда!»
* * *
Прощание. И — да здравствует новая жизнь!
Так собирайся же в путь!
«Не забывай хорошего», — говорит в тебе голос, и он же предостерегает: «Будь начеку: проверь, что ты берешь с собой!»
Час великого прощания настал.
Уже с одиннадцати я начал ко всем приставать: «Мы, наверное, опоздаем». Но отец зажигал свечи на елке и все не отпирал балконную дверь, а мама на меня рассердилась:
— Ты просто на нервы действуешь. Видно, непременно решил взять свое в старом году.
И волей-неволей я, ерзая на стуле и не сводя глаз со стрелки больших стенных часов, словно застывшей на месте, покорно сидел рядом с бабушкой, которая рассказывала о Дурлахе, об аптеке «Золотой лев», о Турнберге и, предаваясь воспоминаниям о добром старом времени, часто поглядывала на портрет дедушки, висевший над комодом. Овальная борода дедушки и наглухо застегнутый стоячий воротник были, казалось, воплощением этого доброго старого времени, которое вот-вот канет в вечность. Отсвет елочных огней делал лицо деда теплым и блестящим. Портрет, быть может, висит здесь сегодня последний день. Ведь, наверное, как только забрезжит новый век, старые портреты уберут со стен. Поэтому взгляд у дедушки такой невеселый, и мне странно, что никто не велит мне встать, протянуть ему руку и сказать: «Прощай!»
Наконец мне разрешили позвать Христину.