– О, дай мне скорей, цыганка,откинуть подол твой белый!Раскрой в моих древних пальцахлазурную розу тела!
Пресьоса роняет бубени в страхе летит, как птица.За нею косматый ветерс мечом раскаленным мчится.
Застыло дыханье моря,забились бледные ветви,запели флейты ущелий,и гонг снегов им ответил.Пресьоса, беги, Пресьоса!Все ближе зеленый ветер!Пресьоса, беги, Пресьоса!Он ловит тебя за плечи!Сатир неземного лесав зарницах нездешней речи…
Пресьоса, полная страха,бежит по крутым откосамк высокой, как сосны, башне,где дремлет английский консул.Дозорные бьют тревогу,и вот уже вдоль ограды,к виску заломив береты,навстречу бегут солдаты.Несет молока ей консул,спешит унять лихорадкустаканчиком горькой водки,но ей без того несладко.Она и словечка молвитьне может от слез и дрожи.
А ветер верхом на кровле,хрипя, черепицу гложет.
Схватка
В токе враждующей кровинад котловиной лесноюнож альбасетской работызасеребрился блесною.Отблеском карты атласнойлуч беспощадно и скуповысветил профили конныхи лошадиные крупы.Заголосили старухив гулких деревьях сьерры.Бык застарелой расприринулся на барьеры.Черные ангелы стелютснежную пряжу по скалам.Черными крыльями стынетсталь с альбасетским закалом.Монтилец Хуан Антоньолистом покатился палым.В лиловых ирисах тело,над левой бровью – гвоздика.И огненный крест венчаетдорогу смертного крика.
Судья с отрядом жандармовидет масличной долиной.А кровь змеится и стонетнемою песней змеиной.– Так повелось, сеньоры,с первого дня творенья.В Риме троих недочтутсяи четверых в Карфагене.
Полная бреда смоковници отголосков каленых,заря без памяти палак ногам израненных конных.И ангел черней печалитела окропил росою.Ангел с оливковым сердцеми смоляною косою.
Сомнамбулический романс
Любовь моя, цвет зеленый.Зеленого ветра всплески.Далекий парусник в море,далекий конь в перелеске.Ночами, по грудь в тумане,она у перил сидела —серебряный иней взглядаи зелень волос и тела.Любовь моя, цвет зеленый.Лишь месяц цыганский выйдет,весь мир с нее глаз не сводит —и только она не видит.
Любовь моя, цвет зеленый.Скользнули потемки в воду,серебряный иней звездныйторит дорогу восходу.Смоковница чистит ветернаждачной своей листвою.Гора одичалой кошкойвстает, ощетиня хвою.Но кто придет? И откуда?Навеки все опустело —и снится горькое мореее зеленому телу.
– Земляк, я коня лихогосменял бы на эту кровлю,седло – на зеркальце милойи нож – на край изголовья.Земляк, я из дальней Кабрыиду, истекая кровью.– Будь воля на то моя,была бы и речь недолгой.Да я-то уже не я,и дом мой уже не дом мой.– Земляк, на стальной кроватис голландскою простынеюхочу умереть, как люди,оплаканные роднею.Не видишь ты эту рануот горла и до ключицы?– Все кровью пропахло, парень,и кровью твоей сочится,а грудь твоя в темных розахи смертной полна истомой.Но я-то уже не я,и дом мой уже не дом мой.– Так дай хотя бы поднятьсяна ту высокую крышу!К перилам лунного света,туда, где море услышу.
И поднялись они обак этим перилам зеленым.И след остался кровавый.И был от слез он соленым.Фонарики тусклой жестьюблестели в рассветной рани.И сотней стеклянных бубновбыл утренний сон изранен.
Любовь моя, цвет зеленый.Зеленого ветра всплески.И вот уже два цыганастоят у перил железных.Полынью, мятой и желчьюдохнуло с дальнего кряжа.– Где же, земляк, она, – где жегорькая девушка наша?Столько ночей дожидалась!Столько ночей серебрилотемные косы, и тело,и ледяные перила!
Из зеркала водяного,качаясь, она глядела —серебряный иней взглядаи зелень волос и тела.Баюкала зыбь цыганку,и льдинка луны блестела.И ночь была задушевной,как тихий двор голубиный,когда патруль полупьяныйвбежал, сорвав карабины…Любовь моя, цвет зеленый.Зеленого ветра всплески.Далекий парусник в море,далекий конь в перелеске.