– Слава богу!
Слова эти относились уже не к людям, по к смерти.
Раненого Йозефа внесли в дом, куда прошмыгнул и я. Положили прямо на голый пол и ушли. Он узнал меня и кивком головы подозвал к себе.
– В кафе «У двух солнц» я оставил тебе на память две книжки,- прошептал он,- я знал, что это случится. А теперь, малыш, беги домой, чтоб мать не волновалась.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ БРОДЯЧЕГО АКТЕРА
Говорят, у меня нет актерского дарования. Пускай говорят, пускай нету,- теперь уже все равно! Правда, на сцену привела меня в самом деле не любовь к искусству, а скорей – ну, как бы сказать? – мое легкомыслие. Да что я знал о театре! Кроме марионеток, в которых я бросал кожурой, я не видел ни одного настоящего театра до тех самых пор, пока дедушка не отколотил меня за первую трубку. Тогда к нам приехала какая-то бродячая труппа, и я стал ходить на ее представления, чтобы договориться там с соседским Вашеком, куда пойти, как у нас говорят, «на вальдшнепов»,- то есть ужинать к девушкам. Отец Вашека не позволял ему водиться со мной, но в театре он не бывал, а мы там-то и встречались. Не излишек образования толкал меня туда. Правда, я почти окончил коллегиум, как у нас называют обыкновенную приходскую школу, где старый учитель три часа подряд избивал нас, чтобы мы почтительно поцеловали ручку учительше, которая после урока всегда стояла у дверей и совала ее нам под нос. Не знаю, как получилось, но как-то раз я хотел плюнуть на Вашека, а плюнул на руку учительше, и, конечно, если б не эта история, я кончил бы коллегиум по всем правилам. Добрый мой дедушка, в котором все внушало мне уважение,- даже то, что он ночью всегда прятал мою одежду,- решил, что мне надо учиться на мельника, поскольку мой отец вел крупную торговлю отрубями. Мне было г.се равно: я твердо знал, что не стану учиться ничему. Бабушка насовала мне в карманы булок, и дедушка повел меня на мельницу. Хозяева встретили нас приветливо, но имели неосторожность в тот же день послать меня с тремя двадцатками в город за покупками.
«Ладно, дедушка отдаст»,- подумал я и пошел бродить по свету. Не знаю почему, только мне пришло в голову отправиться прямо в ближайший городишко – вдогонку труппе. Вечером я туда добрался, и директор сейчас же принял меня в ее состав. С каким благоговением думал я тогда о директоре театральной труппы! А теперь, когда я сам стал директором… Эх! Вот что значит звание! В первый же вечер мне пришлось петь за кулисами «Нет нигде душе моей отрады!»; натощак получилось славно.
С дедушкой я встретился только через пять лет, когда приехал с другой труппой в родные места. Я пошел к нему – хотел пригласить на свой бенефис, но он обозвал меня бродягой и еще по-разному. Наверно, он и не заглянул бы в театр, если б мельник не сказал ему, что я «реву так – ну сердце от жалости разрывается».
Мне от души жаль, что дедушка вскоре помер. Мой двоюродный брат до сих пор не отдал мне дедушкиной кованой трубки, которую после его смерти украл.
Никогда не забуду, как легко я мог стать не артистом, а про-стым комедиантом-ремесленником.
В первый труппе я не ужился. Один из ее участников никак не мог примириться с тем, что у меня голос сильней, чем у него. И я решил: «Зачем мне быть интриганом, когда я, можно сказать, рожден для героических ролей! Пускай интригует он, а я уступлю и, как настоящий герой,- опять в путешествие!» О, эти закулисные интриги! Люди думают: что за ними кроется ум, а за ними – одна грязь.
В деревенском трактире, где был мой первый привал на обед, я встретил путников: возле смуглого длинноволосого мужнины в поношенном сюртуке, широких полотняных штанах и фуражке без козырька за столом сидела довольно молодая и хорошенькая женщина, также незатейливо одетая, и маленькая девочка, которая все время за нее держалась.
Трактирщик сказал мне, что это кукольники. Женщина прямо не спускала с меня глаз. Я ведь в молодости лицом был похож на девушку: румяный, глаза сверкают из-под темных ресниц, как молнии из-за кулис, волосы ни под какой парик не упрячешь, в плечах косая сажень! Мне эта женщина тоже понравилась, и я начал поглядывать на нее. Она улыбнулась мне, потом, подтолкнув мужа, что-то шепнула ему; оба пристально, но приветливо стали смотреть на меня.
Тут уж я не удержался.
– А ведь мы как будто коллеги,- промолвил я.
– Как будто да,- ответил мужчина.
Я сказал, что вышел из труппы.
– Ну, что я говорила! – воскликнула женщина.- Поговори с ним, муженек; может, он захочет работать с нами; ведь тебе нужен помощник!
При этом она так ласково на меня поглядывала, что я, сам не заметив как, подсел к ним.
– Что ж, если угодно…
– Да почему ж неугодно, милый муженек,- сказала она, касаясь ногой моей ноги.- Ведь у нас хорошее ремесло, и он тоже повидает свет. Может, он наведет порядок в твоей библиотеке!
Одному богу известно, как это вышло, но у меня в это время ни гроша в кармане не было. Я поспешил согласиться. Тут я узнал, что они только утром пришли в эту деревню и вечером дают первое представление.
– Вы сядете туда, за печку,- сказал мне мой новый принципал,- и будете подавать мне куклы. Жена поможет. А мне сейчас надо к старосте. Покопайтесь пока в моей библиотеке, коллега; жена вам все объяснит.
И он ушел.
Не успела закрыться дверь, как кукольница пересела поближе ко мне, взяла мои руки в свои и нежно промолвила:
– Мы будем помогать друг другу и скоро сумеем вести дело одни!
– А ваш муж? – в изумлении пролепетал я.
– Какой муж? Дурачок, он мне вовсе не муж.
– А ребенок?
– Это ребенок сестры, мы взяли его на воспитание! Да что ты все спрашиваешь, глупенький!
И руки ее обвились вокруг моей шеи.
– Ах ты дрянь! – раздался в дверях голос неожиданно вернувшегося кукольника.
Мы вскочили. Глаза его сверкали, как у тигра, рука торопливо нащупывала висящую на стене веревку.
– Беги! – прошептала женщина, и я пулей вылетел вон.
Приложил ухо к двери – удары, крик, проклятья… Вдруг - дверь настежь, и оттуда вылетела выброшенная разъяренным мужем кукольница.
– Хорошо, что ты еще здесь,- сказала она, сразу успокоившись.- Беги скорей в В.; там мой отец, акробат, ступай к нему и жди меня там.
– Пойдем вместе!
– Оставить этому человеку все наше имущество? Ведь это все – мое!
И она вернулась в зал.
Терять мне было нечего, и я решил попытать счастья в В.
Старый акробат, отец кукольницы, принял меня очень любезно. Это была славная семейка: папаша одноглазый, мамаша кривозубая, дочка тощая, волосы всклокочены, торчат во все стороны, как солома на стрехе. Когда я пришел, они упражнялись; мне тоже предложили попробовать. Мальчиком я прыгал лучше всех сверстников, и семья акробата была восхищена моими прыжками в длину. Старик объявил, что я буду первым акробатом во всей Чехии, мать дала мне похлебать пахты, а дочь ко мне прижималась.
Я жил у них целую неделю. На второй день мой патрон протянул над навозной кучей канат, дал мне в руки шест и стал учить меня искусству канатоходца. Я прошел по канату по меньшей мере три раза; и они сказали, что при моих талантах я через две педели влезу хоть на колокольню.
Между тем явилась кукольница с ребенком. Сестры из-за меня поссорились и подрались. Не желая быть причиной семейных раздоров, я ушел.
Очень скоро я начал играть первые роли: при моей наружности иначе и быть не могло.
В первый свой бенефис я играл Карла Моора. Это было невиданное зрелище. В городке, где мы тогда играли, у общины было шесть больших черных плащей, в которые облачались факельщики на похоронах. Я взял напрокат один из этих длиннющих плащей; а жилет и пиджак на мне были усеяны крупными металлическими пуговицами; за пояс я натыкал себе ножей и пистолетов, сколько влезло,- и если б только вы слышали, какие раздались аплодисменты, когда я распахнул свой плащ!