1957
Карловы Вары
Даже песня дается недаром,И уж если намучились мы,То какими дрожжами и жаромЗдесь когда-то вздымало холмы?
А холмам на широкую спину,Как в седло, посадили кремлиИ с ячменных полей десятинуВ добрый Пильзен варить повезли.
Расцветай же, как лучшая розаВ наилучшем трехмерном плену,Дорогая житейская проза,Воспитавшая эту страну.
Пойте, честные чешские птицы,Пойте, птицы, пока по холмамБродит грузный и розоволицыйСтарый Гете, столь преданный вам.
1959
* * *
Пускай меня простит Винсент Ван-ГогЗа то, что я помочь ему не мог,
За то, что я травы ему под ногиНе постелил на выжженной дороге,
За то, что я не развязал шнурковЕго крестьянских пыльных башмаков,
За то, что в зной не дал ему напиться,Не помешал в больнице застрелиться.
Стою себе, а надо мной нависЗакрученный, как пламя, кипарис,
Лимонный крон и темно-голубое, —Без них не стал бы я самим собою;
Унизил бы я собственную речь,Когда б чужую ношу сбросил с плеч.
А эта грубость ангела, с какоюОн свой мазок роднит с моей строкою,
Ведет и вас через его зрачокТуда, где дышит звездами Ван-Гог.
1958
Пауль Клее
Жил да был художник Пауль КлееГде-то за горами, над лугами.Он сидел себе один в аллееС разноцветными карандашами,
Рисовал квадраты и крючочки,Африку, ребенка на перроне,Дьяволенка в голубой сорочке,Звезды и зверей на небосклоне.
Не хотел он, чтоб его рисункиБыли честным паспортом природы,Где послушно строятся по стрункеЛюди, кони, города и воды,
Он хотел, чтоб линии и пятна,Как кузнечики в июльском звоне,Говорили слитно и понятно.И однажды утром на картоне
Проступили крылышки и темя:Ангел смерти стал обозначаться.Понял Клее, что настало времяС музой и знакомыми прощаться.
Попрощался и скончался Клее.Ничего не может быть печальней!Если б Клее был намного злее,Ангел смерти был бы натуральней.
И тогда с художником все вместеМы бы тоже сгинули со света,Порастряс бы ангел наши кости.Но скажите мне: на что нам это?
На погосте хуже, чем в музее,Где порой слоняются живые,И висят рядком картины Клее —Голубые, желтые, блажные…
1957
Балет
Пиликает скрипка, гудит барабан,И флейта свистит по-эльзасски,На сцену въезжает картонный рыдванС раскрашенной куклой из сказки.
Оттуда ее вынимает партнер,Под ляжку подставив ей руку,И тащит силком на гостиничный дворК пиратам на верную муку.
Те точат кинжалы, и крутят усы,И топают в такт каблуками,Карманные враз вынимают часыИ дико сверкают белками, —
Мол, резать пора! Но в клубничном трико,В своем лебедином крахмале,Над рампою прима взлетает легко,И что-то вибрирует в зале.
Сценической чуши магический токНаходит, как свист соловьиный,И пробует волю твою на зубокХолодный расчет балерины.
И весь этот пот, этот грим, этот клей,Смущавшие вкус твой и чувства,Уже завладели душою твоей.Так что же такое искусство?
Наверно, будет угадана связьМеж сценой и Дантовым адом,Иначе откуда бы площадь взяласьСо всей этой шушерой рядом?
1957