Земля простила всех иуд, и пир любви не скуп, и в небе ангелы поют, не разжимая губ.
Их свечи блестками парят, и я мою зажгу, чтоб бедный Галич был бы рад упавшему снежку.
О, сколько в мире мертвецов, а снег живее нас. А все ж и нам, в конце концов, пробьет последний час.
Молюсь небесности земной за то, что так щедра, а кто помолится со мной, те - брат мне и сестра.
И в жизни не было разлук, и в мире смерти нет, и серебреет в слове звук, преображенный в свет.
Приснись вам, люди, снег во сне, и я вам жизнь отдам глубинной вашей белизне, сияющим снегам.
1979
x x x
Сколько вы меня терпели!.. Я ж не зря поэтом прозван, как мальчишка Гекльберри, никогда не ставший взрослым.
Дар, что был неждан, непрошен, у меня в крови сиял он. Как родился, так и прожил дураком-провинциалом.
Не командовать, не драться, не учить, помилуй Боже,водку дул заради братства, книгам радовался больше.
Детство в людях не хранится, обстоятельства сильней нас,кто подался в заграницы, кто в работу, кто в семейность.
Я ж гонялся не за этим, я и жил, как будто не был, одержим и незаметен, между родиной и небом.
Убежденный, что в отчизне все напасти от нее же, я, наверно, в этой жизни лишь на смерть души не ?жил.
Кем-то проклят, всеми руган, скрючен, согнут и потаскан, доживаю с кротким другом в одиночестве бунтарском.
Сотня строчек обветшалых разве дело, разве радость? Бог назначил, я вещал их,дальше сами разбирайтесь.
Не о том, что за стеною, я писал, от горя горбясь, и горел передо мною обреченный Лилин образ...
Вас, избравших мерой сумрак, вас, обретших душу в деле, я люблю вас, неразумных, но не так, как вы хотели.
В чинном шелесте читален или так, для разговорца, глухо имя Чичибабин, нет такого стихотворца.
Поменяться сердцем не с кем, приотверзлась преисподня,все вы с Блоком, с Достоевским,я уйду от вас сегодня.
А когда настанет завтра, прозвенит ли мое слово в светлом царстве Александра Пушкина и Льва Толстого?
1986
x x x
Кто - в панике, кто - в ярости, а главная беда, что были мы товарищи, а стали господа.
Ох, господа и дамы! Рассыпался наш дом Бог весть теперь куда мы несемся и бредем.
Боюсь при свете свечек смотреть на образа: на лицах человечьих звериные глаза.
В сердцах не сохранится братающая высь, коль русский с украинцем спасаться разошлись.
Но злом налиты чаши и смерть уже в крови, а все спасенье наше в согласье и любви,
Не стану бить поклоны ни трону, ни рублю в любимую влюбленный все сущее люблю.
Спешу сказать всем людям, кто в смуте не оглох, что если мы полюбим, то в нас воскреснет Бог.
Сойдет тогда легко с нас проклятие времен, и исцеленный космос мы в жизнь свою вернем.
Попробуйте - влюбитесь,иного не дано,и станете как витязь, кем зло побеждено.
С души спадет дремота, остепенится прыть. Нельзя, любя кого-то, весь мир не полюбить.
1991
x x x
В лесу соловьином, где сон травяной, где доброе утро нам кто-то пропинькал, счастливые нашей небесной виной, мы бродим сегодня вчерашней тропинкой.
Доверившись чуду и слов лишены и вслушавшись сердцам в древесные думы, две темные нити в шитье тишины, светлеем и тихнем, свиваясь в одну, мы.
Без крова, без комнат венчальный наш дом, и нет нас печальней, и нет нас блаженней. Мы были когда-то и будем потом, пока не искупим земных прегрешений...
Присутствием близких в любви стеснена, но пальцев ласкающих не разжимая, ты помнишь, какая была тишина, молитвосклоненная и кружевная?
Нас высь одарила сорочьим пером, а мир был и зелен, и синь, и оранжев. Давай же,- я думал,- скорее умрем, чтоб встретиться снова как можно пораньше.
Умрем поскорей, чтоб родиться опять и с первой зарей ухватиться за руки и в кружеве утра друг друга обнять в той жизни, где нет ни вины, ни разлуки.
1989
x x x
Когда я был счастливый там, где с тобой я жил, росли большие ивы, и топали ежи.
Всходили в мире зори из сердца моего, и были мы и море и больше никого.
С тех пор, где берег плоский и синий тамариск, в душе осели блестки солоноватых брызг.
Дано ль душе из тела уйти на полчаса в ту сторону, где Белосарайская коса?
От греческого солнца в полуденном бреду над прозою японца там дух переведу.
Там ласточки - все гейши обжили - добрый знак при Александр Сергейче построенный маяк.
Там я смотрю на чаек, потом иду домой, и никакой начальник не властен надо мной.
И жизнь моя - как праздник у доброго огня... Теперь в журналах разных печатают меня.
Все мнят во мне поэта и видят в этом суть, а я для роли этой не подхожу ничуть.
Лета в меня по капле выдавливают яд. А там в лиманах цапли на цыпочках стоят.
О, ветер Приазовья! О, стихотворный зов! Откликнулся б на зов я, да нету парусов,..
За то, что в порах кожи песчинки золоты, избави меня. Боже, от лжи и суеты.
Меняю призрак славы всех премий и корон на том Акутагавы и море с трех сторон!
1988
x x x
В лесу, где веет Бог, идти с тобой неспешно... Вот утро ткет паук - смотри, не оборви... А слышишь, как звучит медлительно и нежно в мелодии листвы мелодия любви?
По утренней траве как путь наш тих и долог! Идти бы так всю жизнь - куда, не знаю сам. Давно пора начать поклажу книжных полок и в этом ты права - раздаривать друзьям.
Нет в книгах ничего о вечности, о сини, как жук попал на лист и весь в луче горит, как совести в ответ вибрируют осины, что белка в нашу честь с орешником творит.
А где была любовь, когда деревья пахли и сразу за шоссе кончались времена? Она была везде, кругом и вся до капли в богослуженье рос и трав растворена.