Стрелок, на той поляне
Кто поздно так бежит?
Что там в ночном тумане
Клубится и кипит?
Что значит это пенье,
И струн в эфире звон,
И хохот, и смятенье,
И блеск со всех сторон?
— Друзья, то вереница
Волшебниц и сильфид;
Пред ними их царица
Воздушная бежит;
Бежит глухой дорожкой,
Мелькает вдоль реки,—
Под маленькою ножкой
Не гнутся стебельки.
Ей нет красавиц равных,
Ее чудесен вид,
И много бардов славных
Любовью к ней горит;
Но бойся, путник смелый,
В ее попасться сеть
Иль кончик ножки белой
Нечаянно узреть.
Когда луна златая
Глядит в зерцало вод,
В лучах ее играя,
Как сон она плывет;
Наступит ли денница,
Она спешит уж прочь;
Пушок — ей колесница,
Ее отчизна — ночь.
Лишь в сумерках застанет
В лесу она стрелка,
Зовет его и манит
К себе издалека;
Скользит над влагой зыбкой
Среди глухих болот
И странника с улыбкой
Над пропастию ждет.
Сильфид она всех краше,
Волшебниц всех милей;
Седые барды наши
Горят любовью к ней;
Но бойся, путник смелый,
В ее попасться сеть
Иль кончик ножки белой
Нечаянно узреть.
Когда в селах пустеет,
Смолкнут песни селян
И седой забелеет
Над болотом туман,
Из лесов тихомолком
По полям волк за волком
Отправляются все на добычу.
Семь волков идут смело.
Впереди их идет
Волк осьмой, шерсти белой;
А таинственный ход
Заключает девятый.
С окровавленной пятой
Он за ними идет и хромает.
Их ничто не пугает.
На село ли им путь,
Пес на них и не лает;
А мужик и дохнуть,
Видя их, не посмеет:
Он от страху бледнеет
И читает тихонько молитву.
Волки церковь обходят
Осторожно кругом,
В двор поповский заходят
И шевелят хвостом,
Близ корчмы водят ухом
И внимают всем слухом,
Не ведутся ль там грешные речи?
Их глаза словно свечи,
Зубы шила острей.
Ты тринадцать картечей
Козьей шерстью забей
И стреляй по ним смело,
Прежде рухнет волк белый,
А за ним упадут и другие.
На селе ж, когда спящих
Всех разбудит петух,
Ты увидишь лежащих
Девять мертвых старух.
Впереди их седая,
Позади их хромая,
Все в крови... с нами сила господня!
1840-e годы
“Где гнутся над омутом лозы...”[*]
Где гнутся над омутом лозы,
Где летнее солнце печет,
Летают и пляшут стрекозы,
Веселый ведут хоровод.
“Дитя, подойди к нам поближе,
Тебя мы научим летать,
Дитя, подойди, подойди же,
Пока не проснулася мать!
Под нами трепещут былинки,
Нам так хорошо и тепло,
У нас бирюзовые спинки,
А крылышки точно стекло!
Мы песенок знаем так много,
Мы так тебя любим давно —
Смотри, какой берег отлогий,
Какое песчаное дно!”
1840-е годы
В степи, на равнине открытой,
Курган одинокий стоит;
Под ним богатырь знаменитый
В минувшие веки зарыт.
В честь витязя тризну свершали,
Дружина дралася три дня,
Жрецы ему разом заклали
Всех жен и любимца коня.
Когда же его схоронили
И шум на могиле затих,
Певцы ему славу сулили,
На гуслях гремя золотых:
“О витязь! делами твоими
Гордится великий народ,
Твое громоносное имя
Столетия все перейдет!
И если курган твой высокий
Сровнялся бы с полем пустым,
То слава, разлившись далеко,
Была бы курганом твоим!”
И вот миновалися годы,
Столетия вслед протекли,
Народы сменили народы,
Лицо изменилось земли.
Курган же с высокой главою,
Где витязь могучий зарыт,
Еще не сровнялся с землею,
По-прежнему гордо стоит.
А витязя славное имя
До наших времен не дошло...
Кто был он? венцами какими
Свое он украсил чело?
Чью кровь проливал он рекою?
Какие он жег города?
И смертью погиб он какою?
И в землю опущен когда?
Безмолвен курган одинокий...
Наездник державный забыт,
И тризны в пустыне широкой
Никто уж ему не свершит!
Лишь мимо кургана мелькает
Сайгак, через поле скача,
Иль вдруг на него налетает,
Крилами треща, саранча.
Порой журавлиная стая,
Окончив подоблачный путь,
К кургану шумит подлетая,
Садится на нем отдохнуть.
Тушканчик порою проскачет
По нем при мерцании дня,
Иль всадник высоко маячит
На нем удалого коня;
А слезы прольют разве тучи,
Над степью плывя в небесах,
Да ветер лишь свеет летучий
С кургана забытого прах...
1840-е годы
Уношу князю Ростиславу
затвори Днепр темне березе.
Слово о полку Игореве.
Князь Ростислав в земле чужой
Лежит на дне речном,
Лежит в кольчуге боевой,
С изломанным мечом.
Днепра подводные красы
Лобзаться любят с ним
И гребнем витязя власы
Расчесывать златым.
Его напрасно день и ночь
Княгиня дома ждет...
Ладья его умчала прочь —
Назад не принесет!
В глухом лесу, в земле чужой,
В реке его приют;
Ему попы за упокой
Молитвы не поют;
Но с ним подводные красы,
С ним дев веселых рой,
И чешет витязя власы
Их гребень золотой.
Когда же на берег Посвист
Седые волны мчит,
В лесу кружится желтый лист,
Ярясь, Перун гремит,
Тогда, от сна на дне речном
Внезапно пробудясь,
Очами мутными кругом
Взирает бедный князь.
Жену младую он зовет —
Увы! его жена,
Прождав напрасно целый год,
С другим обручена.
Зовет к себе и брата он,
Его обнять бы рад —
Но, сонмом гридней окружен,
Пирует дома брат.
Зовет он киевских попов,
Велит себя отпеть —
Но до отчизны слабый зов
Не может долететь.
И он, склонясь на ржавый щит,
Опять тяжелым сном
В кругу русалок юных спит
Один на дне речном...
1840-е годы
Князь Курбский от царского гнева бежал,
С ним Васька Шибанов, стремянный.
Дороден был князь. Конь измученный пал.
Как быть среди ночи туманной?
Но рабскую верность Шибанов храня,
Свого отдает воеводе коня:
“Скачи, князь, до вражьего стану,
Авось я пешой не отстану”.
И князь доскакал. Под литовским шатром
Опальный сидит воевода,
Стоят в изумленье литовцы кругом,
Без шапок толпятся у входа,
Всяк русскому витязю честь воздает;
Недаром дивится литовский народ,
И ходят их головы кругом:
“Князь Курбский нам сделался другом”.
Но князя не радует новая честь,
Исполнен он желчи и злобы;
Готовится Курбский царю перечесть
Души оскорбленной зазнобы:
“Что долго в себе я таю и ношу,
То все я пространно к царю напишу,
Скажу напрямик, без изгиба,
За все его ласки спасибо”.
вернуться
В альбом. — Бард — у древних кельтов певец, слагавший
песни. Денница — утренняя заря.
вернуться
“Где гнутся над омутом лозы...”. — Первоначальная
редакция стихотворения была вдвое больше: после описания веселого хоровода
стрекоз рассказывалось о том, как ребенок побежал на их зов и был затянут в
омут.
вернуться
Курган. — В первоначальной редакции были еще шесть
строф. Здесь говорилось о том, как, когда гаснет день, на кургане появляется
тень забытого витязя, как он вздыхает о своей промелькнувшей славе, сетует на
певцов, которые обманули его, обещая бессмертие, и т.д.
вернуться
Князь Ростислав. — Тема стихотворения навеяна отрывком
из “Слова о полку Игореве” о переяславском князе Ростиславе (1070-1093). После
поражения, нанесенного ему и его братьям половцами, Ростислав, спасаясь
бегством, утонул в реке Стугне. Цитата из “Слова” взята Толстым для эпиграфа в
том искаженном виде, в каком печаталась в современных ему изданиях. В сюжете и
отдельных деталях есть много сходного со стихотворениями Лермонтова “Русалка” и
Гейне “Король Гаральд Гарфагар”. Посвист (слав. миф.) —
бог ветра, бури. Перун (слав. миф.) — бог грома и молнии.
Гридни и отроки — в Древней Руси члены младшей княжеской
дружины, телохранители и слуги князя.
вернуться
Василий Шибанов. — Основным источником стихотворения
является следующий отрывок из “Истории Государства Российского” Н.М.Карамзина:
Курбский “ночью тайно вышел из дому, перелез через городскую стену, нашел двух
оседланных коней, изготовленных его верным слугою, и благополучно достиг
Вольмара, занятого литовцами. Там воевода Сигизмундов принял изгнанника как
друга, именем королевским обещая ему знатный сан и богатство. Первым делом
Курбского было изъясниться с Иоанном: открыть душу свою, исполненную горести и
негодования. В порыве сильных чувств он написал письмо к царю; усердный слуга,
единственный товарищ его, взялся доставить оное и сдержал слово: подал
запечатанную бумагу самому государю, в Москве, на Красном крыльце, сказав: “От
господина моего, твоего изгнанника, князя Андрея Михайловича”. Гневный царь
ударил его в ногу острым жезлом своим; кровь лилася из язвы; слуга, стоя
неподвижно, безмолвствовал. Иоанн оперся на жезл и велел читать вслух письмо
Курбского... Иоанн выслушал чтение письма и велел пытать вручителя, чтобы
узнать от него все обстоятельства побега, все тайные связи, всех
единомышленников Курбского в Москве. Добродетельный слуга, именем Василий
Шибанов... не объявил ничего; в ужасных муках хвалил своего отца-господина;
радовался мыслию, что за него умирает”. Ср. также слова Шибанова: “О князь, ты,
который предать меня мог // За сладостный миг укоризны”, — с таким местом: “Он
наслаждению мести, удовольствию терзать мучителя словами смелыми пожертвовал
добрым, усердным слугою”. Источником строф 11-12 является подлинное письмо
Курбского к Ивану Грозному. Толстой несколько сдвинул исторические события.
Бегство Курбского и его первое письмо к царю относятся ко времени до
возникновения опричнины, а молебствия царя с опричниками происходили не в
центре Москвы, на глазах у всего народа, а в Александровской слободе, куда он
переехал в 1565 г. Ф.М.Достоевский, говоря о Курбском и Шибанове в “Дневнике
писателя” 1877 г., пересказывает факты явно по балладе Толстого.
Смирная одежда — траурная. Окольные —
приближенные. Писание — Священное писание, Ветхий и Новый
завет. Аз, иже — я, который. Лиях —
лил. Заплечный мастер — палач.