1928
БАЛЛАДА О ШХУНЕ
Сердит бензин,
Нехорош бензин,
Бочки его неуклюжи...
С грузом таким вожжаться - беда,
Но в каждом порту
Много машин
И всем он на ужин
Нужен.
И с ним из Батума бегут всегда
Веселые парусные суда.
.................................................
Шестнадцать суток назад, прошла
На траверзе Ак-Буруна...
Бегут катера,
Шуршат катера,
В биноклях сырья, пустая мгла,
Но в прятки играет шхуна,
И хорошая это игра...
Свистит тремунтан,
Свирепый тремунтан,
Бьет завитушки
И бьет, как таран,
Глухими ударами судно.
Знает капитан,
Всякий капитан,
Это ветер паскудный.
Чорту по горло
В небе хмарь,
Стынет пена на лету,
Тот дурной, кто в такой январь,
На двух якорях не стоит в порту...
Бурлят катера
Зарываясь в накат,
Давно им пора
Вернуться назад,
Винты распалились...
- Но что за напасть,
Куда же шхуна могла пропасть?
Шипит по антеннам все та же весть:
- "Найдена?"
- "Нет".
- "Ищите".
- "Есть!"
...........................................................
...Как по берегу, у беленьких домов,
Собирались кучки стариков,
И садились под кусточком в ряд,
Ковыряли в трубочках табак,
И поглядывали на портовый флаг.
- "Ох, и бабы нынче голосят."
Бородатый молвил, и молчит.
А другой тихонько говорит:
- "Аль волною задавило, али взрыв,
Аль под Турцией Ванюшенька мой жив."
Порт Скадовск, 8 сентября 1928
* *
*
Пусть в час, когда на морем черным,
Шторм разрывает небеса,
Вдруг станет ветер вам покорным,
Попутным, нежным и просторным,
Чуть трогающим паруса.
И пусть накат седобородый
Замедлит свой разгульный пляс,
И вдаль умчится с непогодой,
И станут голубыми воды,
Легко качающими вас.
Тогда вдруг расцветут глубины,
Как призрачный, тенистый сад:
В нем вместо листьев - рыбьи спины,
В нем любятся, резвясь, дельфины,
Медузы, словно розы спят.
Счастливый путь, друзья! А мне
Зимой, в далекой стороне,
Сквозь одиночество, как пламя
Шурша большими парусами,
"Озирис" явится во сне.
Порт Скадовск, 3 сентября, 1928
ИСПЫТАНЬЕ
Породы Памира с породой поэтов
Еще не роднились. Но я - не о том...
Замысловатей любого сюжета
Был путь мой развернут кашгарским конем.
Спутник убитый. Басмаческий плен.
Полгода со смертью братанья...
Но даже отвес километровых стен,
Но даже высот разреженных молчанье,
Ничто, в неразгаданном этом краю,
Не бросило тени на память мою.
Хотя я и помню: людей и вестей
Хотелось так иногда,
Что боль излучалась из мертвых камней,
Что скрежетала в падучей вода,
Что кости из тела ломились на ветер,
Который людей через месяцы встретит.
Важно не это: судьи суровей,
Меня иссушая вопросами,
Памир размышлял: "- Ну, а этого, - вровень
С лучшими? Или с отбросами?"
И я отвечал ему ходом коня,
Рукою недремлющей на винтовке,
И тем, что в ночи не замерз без огня,
И тем, что над пропастью не был неловким,
И тем, что не требовал хлеба у неба,
В котором порой даже воздуха не было...
... Я рад, что, прощаясь, сказал мне Памир:
"- Товарищ, да будет с тобою мир!"
16 января 1931
3.
* *
*
Кнопка. И пальца прикосновенье.
Разинуты рты. Дышать тяжело.
И сто километров - одно мгновенье.
И полокеана вулканом взмело.
Так будет, когда дослушают страны
Горбатых физиков разговор...
Но успокойся! Пока еще рано
В их детских глазах читать приговор!
16 октября 1928
* *
*
Так. На земле начинается газом.
В небе - бомбами, рвущими облака мглу.
В реках - искусственной чумной заразой.
Шпионскими взрывами в дальнем тылу.
Знаю. Так начинается этот
Совершенно понятный большой разговор.
Если раз испугаться, значит, песенка спета,
Значит, все было зря, значит, боль и позор.
Если раз испугаться, значит, стать истуканом,
Мертвым камнем, бессильным сразиться с бедой.
Так берут мясники под микитки барана,
Волокут, - и он молча трясет головой.
Не испуг, а иначе... Громадная злоба,
Чтоб сомкнуться с друзьями и двинуться враз,
Чтобы прямо глядеть на врага, и - не в оба,
А в миллион рассыпающих ненависть глаз!
Ленинград,1933
* *
*
Минуты последние мира даны.
Безумец, кто тратит их даром.
Кантонца и баска мне лица родны,
Равно озаренны пожаром.
Я мышцы проверю. И ум напрягу.
И сердца сочту перебои.
Но все мои силы я сберегу
Для этого тяжкого боя.
И сколько-б во мне ни скопилось любви
К моей - драгоценнейшей - жизни,
В тот час, когда будет планета в крови,
Отдам мою жизнь отчизне!
Ленинград, 25 сентября 1937
* *
*
Война близка... О, Родина моя!
В страданьях, в радостях, во всем ты мной любима
И больно мне, что вновь твои края
Заволокут густые клубы дыма.
Враг подойдет, границы истребя,
Ужасные распространяя беды...
Но жить хочу, чтоб биться за тебя,
И стать хоть атомом твоей победы!
Ленинград, 20 января 1938
* *
*
Нет, не в столетьях этому черед,
Всего лишь - в годах! И душа томится.
Я слышу гром: сминая грозы лета,
То мчатся дикарей мотоциклеты;
Я чую запах, - то горит пшеница.
Я вижу женщины окроваленный рот,
И зверя в каске, что над ней глумится!
Ленинград, 20 января 1938
* *
*
Еще вчера фашистские марши
Бесстрастно нес над Европой эфир,
А нынче на целое столетье старше,
Согбенный припадком становится мир.
Ширится черное наводненье.
Приемники хрипят голосами жрецов,
О том, как следующее поколенье
Будет проклинать своих отцов.
И каждый житель больной планеты,
Не может не подумать, злобу храня,
Что если б весь мир был Союзом Советов,
Такого никогда б не случилось дня.
Ленинград, 1938
ПОЮЩИЕ СОЛОВЬИ
"Бывет счастье на земле!"
Проговорила тля,
"В листве, и в сладкой шафтале
И в мякоти стебля!..."
"Кто хочет счастья?" - крикнул дрозд,