Огромный пироскаф, дымящийся бессонно
У океана на груди.
О судно мрачное, изъеденное солью,
Британия! - отваги полн,
Я знать хочу, какой заботою и болью
Ты движимо средь бурных волн,
Дознаться, меньше ли народу перебито,
И глуше ль подневольных стон
В морях далеких тех, где за тобой, как свита,
Флотилии чужих племен;
И бедный Лазарь жив по-прежнему ль, и рьяно
Все так же ль, как века назад,
Орава тощих псов облизывает раны,
Что кровью бок его багрят.
Задача тяжела, и от себя не скрою,
Что дерзким замыслом живу,
Ведь глупо мериться с громадою такою
беспомощному существу.
Я знаю, что не раз, о Альбион надменный,
У неподвижных ног твоих
Армады грозные истаивали пеной,
Ложились в прах владыки их.
В обломках кораблей и трупах берега мне
Видны в неясном свете дня,
Но милостив господь: он от зловещих камней
Подальше проведет меня.
О ты, кто искони царишь в надзвездном крае,
Лучами ока своего
Вперяясь в мир земной, глубоко проникая
В темнейшие углы его;
Ты, кто в сердцах людей таимые упорно
Читаешь мысли без труда
И видишь, что мои, под ветром злобы черной,
Не очерствели навсегда;
Свети мне, господи, как светят мореходу
Созвездий ясные огни,
И, мой корабль ведя сквозь мрак и непогоду,
Мощь в паруса его вдохни;
Оборони меня от головокруженья
Той птицы северных морей,
Что вьется в мутной мгле ширококрылой тенью
Вокруг скрипящих мачт и рей,
И там, средь горьких волн, в просторе необъятном,
Что б ни страшило - день за днем
Дай мне идти вперед путем благоприятным,
Извечной истины путем.
Перевод Д. Бродского
ЛОНДОН
В безмерности равнин так сказочно-громаден,
Что птица облететь его не может за день,
Являет пришлецу он издали хаос
Лачуг, домов, дворцов, то кинутых вразброс,
То в груды сваленных, сцепившихся упрямо;
Лес труб, венчающих промышленные храмы
И ввысь - из глубины их жаркого нутра
Дым извергающих с утра и до утра;
Шпили и купола над каменным хаосом,
Сквозящие в пару, холодном и белесом;
Низины, где река, под сеткою дождя,
Весь ужас адских вод на память приводя,
Струит свой черный ил, крутясь меж берегами;
Мосты, подпертые гигантскими быками,
Сквозь арки, как колосс Родосский, там и сям
Дающие проход бесчисленным судам;
Волна зловонная, несущая в предместьях
Богатства дальних стран, чтоб сызнова унесть их;
И верфей суета, и склады, чье нутро
Могло б весь мир вместить и все его добро;
Затем ненастный свод, зловещих туч барьеры,
И солнце, как мертвец, одетый в саван серый,
Иль в ядовитой мгле порой, как рудокоп,
Который кажет нам свой закоптелый лоб;
И, наконец, народ, средь грохота и шума
Влачащий дни свои покорно и угрюмо
И по путям прямым, и по путям кривым
Влекомый к золоту инстинктом роковым.
Перевод Д. Бродского
БЕДЛАМ
Свирепое море гудит в непогоду
И, голову тяжко подняв к небосводу,
То падает, то, накалясь добела,
Бросает на скалы людские тела.
Пожар завывает грозней и жесточе,
Когда в безнадежности пасмурной ночи
Он топчет, как дикий табун, города.
Но злые стихии - огонь и вода,
В их похоти грубой, с их яростью краткой,
Ничто по сравненью с иной лихорадкой.
Она леденит наше сердце навек.
Смотрите: душевнобольной человек,
Лишь тень человека, - томится годами
Под мрачными сводами, в страшном Бедламе.
Плачевное зрелище! Вот он бредет,
Низвергнутый в дикую тьму идиот,
До пояса голый, согбенный тупица,
Бредет он, шатаясь, боясь оступиться,
С опущенным взглядом, с бескостной спиной,
С руками, повисшими мертвой лозой,
С глазами, что смотрят бессмысленно-тускло.
И рот, и глаза, и любой его мускул,
И низкий, изрытый морщинами лоб
Все, кажется, быть стариковским могло б.
Он молод годами. Но, взявши за горло,
Безумье к земле человека приперло.
И черепом лысым увенчан скелет.
И мнится: бедняге под семьдесят лет.
Машина оглохшей души бесполезна,
Но все-таки вертится в сцепке железной.
И днем его небо окутано тьмой.
И летом он темен, и мрачен зимой.
Уснет, и во сне ничего не приснится.
И, дня не заметив, откроет ресницы.
Живет он, бесчувственный к бою часов,
Он брошен во Время, как в чащу лесов.
Слюна набегает, пузырится пеной.
Он никнет на ложе свое постепенно.
Навеки вокруг темнота, тишина.
Когда же он ляжет для вечного сна
И в землю вернется, не вызвав участья,
Материя вновь распадется на части.
Смотрите: другой за решеткой не спит,
Постель его смята. Он скачет, вопит.
Молчания нет в одиночной палате.
Он роет солому и рвет свое платье,
Как будто в ожогах вся кожа его.
Глядит, и белки стекленеют мертво,
Зубами скрипит, кулаком потрясает,
Кровавая оргия в нем воскресает.
Не будь он в цепях, - берегитесь тогда!
Попасться в могучие лапы - беда.
Двойная дана сумасшедшему сила!
Дай только ей волю - рвала бы, крушила
Могильные плиты в столетней пыли,
Прошла бы по дальним дорогам земли,
Неслась бы в горах грохотаньем обвала,
Овраги бы рыла, дубы корчевала.
И вот он простерт на земле, и, хоть плачь,
Бессилен и наг этот дикий силач.
И вертит его колесо вихревое,
Сверкая нагими ножами и воя.
Парит разрушенье над башенным лбом,
Как в небе стервятник парит голубом.
И только рычанье да смех беспричинный
Внезапно, как молнии, спорят с пучиной.
И если он крикнет - то здесь глубина
Нечленораздельного, страшного сна:
Горячка справляет победу лихую,
Сквозь бедную глотку трубя и ликуя.
А смерть не добила страдальца еще
И сзади стоит и трясет за плечо.
Вот так и стоишь пред столбами Геракла:
Отвага слабеет, и воля иссякла,
Но наглухо вбиты, не дрогнут столбы.
И снова о них расшибаются лбы.