Летит обратно вниз, в помойку наших дней,
В трущобы пошлости, которых нет гнусней
И там кончает век, рыдая от бессилья
И волоча в грязи надорванные крылья.
Перевод А. Арго
КОТЕЛ
Есть дьявольский котел, известный всей вселенной
Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,
Дух пота и паров, как в каменном мешке;
Ведут булыжники гигантские к реке,
И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,
Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный
Угрюмо курится, - утроба, чей удел
Служить помойкою для жульнических дел,
Копить их и потом, внезапно извергая,
Мир грязью затоплять - от края и до края.
Там, в этом омуте, израненной пятой
Ступает в редкий час луч солнца испитой;
Там - грохоты и гул, как жирной пены клочья,
Над переулками вскипают днем и ночью;
Там - отменен покой; там, с временем в родстве,
Мозг напрягается, подобно тетиве;
Распутство там людей глотает алчной пастью,
Никто в предсмертный час не тянется к причастью,
Затем, что храмы там стоят лишь для того,
Чтоб знали: некогда сияло божество!
И столько алтарей разрушилось прогнивших,
И столько звезд зашло, свой круг не завершивших,
И столько идолов переменилось там,
И столько доблестей отправилось к чертям,
И столько колесниц промчалось, пыль раскинув,
И столько в дураках осталось властелинов,
И призрак мятежа, внушая тайный страх,
Там столько раз мелькал в кровавых облаках,
Что люди под конец пустились жить вслепую,
Одну лишь зная страсть, - лишь золота взыскуя.
О, горе! Навсегда тропинка заросла
К воспоминаниям о взрывах без числа,
О культах изгнанных и о растленных нравах,
О тронах средь песков и в неприступных травах,
Короче, ко всему, что яростной ногой
Втоптало время в пыль; оно, бегун лихой,
Промчавшись но земле, смело неумолимо
Ту свалку, что звалась когда-то славой Рима,
И вот, через века, такая ж перед ним
Клоака мерзкая, какой был дряхлый Рим.
Все та же бестолочь: пройдохи всякой масти,
Руками грязными тянущиеся к власти;
Все тот же пожилой, безжизненный сенат,
Все тот же интриган, все тот же плутократ,
Все те ж - священников обиды и обманы,
И жажда к зрелищам, пьянящим неустанно,
И, жертвы пошлые скучающих повес.
Все те же полчища кокоток и метресс;
Но за Италией - никто ведь не отымет
Два преимущества: Гармония и Климат.
А племя парижан блуждает, как в лесу;
Тщедушное, с лицом желтее старых су,
Оно мне кажется подростком неизменным,
Которого зовут в предместиях гаменом;
О, эти сорванцы, что на стене тайком
Выводят надписи похабные мелком,
Почтенных буржуа пугают карманьолой,
Бесчинство - их пароль; их лозунг - свист веселый;
Они подставили всем прихотям судьбы
Печатью Каина отмеченные лбы.
И все ж никто из них не оказался трусом;
Они бросались в бой, подобно седоусым;
В пороховом чаду и сквозь картечный град
Шли - с песней, с шуткою на жерла канонад
И падали, крича: "Да здравствует свобода!"
Но отпылал мятеж, - их силе нет исхода,
И вот - согражданам выносят напоказ
Тот пламень, что еще в их душах не погас,
И, с копотью на лбу, готовы чем попало
С размаху запустить в витрины и в порталы.
О племя парижан, чьи рождены сердца,
Чтоб двигать яростью железа и свинца;
Ты - море грозное, чьи голоса для тронов
Звучат как приговор; ты - вал, что, небо тронув,
Пробушевал три дня и тут же изнемог;
О племя, ты несешь и доблесть и порядок,
Чудовищный состав, где растворились грани
Геройства юного и зрелых злодеяний;
О племя, что и в смерть шагает не скорбя;
Мир восхищен тобой, но не поймет тебя!
Есть дьявольский котел, известный всей вселенной
Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,
Дух пота и паров, как в каменном мешке;
Ведут булыжники гигантские к реке,
И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,
Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный
Угрюмо курится, - утроба, чей удел
Служить помойкою для жульнических дел,
Копить их и потом, внезапно извергая,
Мир грязью затоплять - от края и до края.
Перевод Д. Бродского
ЖЕРТВЫ
В ту ночь мне снился сон... В отчаянье, в смятенье
Вкруг сумрачного алтаря
Все шли и шли они, бесчисленные тени,
И руки простирали зря.
У каждого на лбу - кровавое пыланье.
Так, исчезая без следа,
Плелись, ведомые на страшное закланье,
Неисчислимые стада;
И старцы римские передо мной воскресли.
Печально двигались они,
И каждый смерть нашел в своем курильном кресле
В годину варварской резни;
И юноши прошли с горячим сердцем, славно
Пример подавшие другим,
Что полным голосом пропели так недавно
Свободе благодарный гимн;
И моряки прошли, опутанные тиной,
С песком в намокших волосах,
Что были выброшены гибельной пучиной
На чужестранных берегах;
Я видел клочья тел, сжигаемых в угоду
Обжорству медного быка,
Чья гибель пред лицом державного народа
Была страшна и коротка;
А дальше - кровью ран как пурпуром одеты.
Униженные мудрецы,
Трибуны пылкие, блестящие поэты,
Застреленные в лоб борцы;
Влюбленные четы и матери, с рыданьем
К себе прижавшие детей,
И дети были там... и крохотным созданьям
Страдать пришлось еще лютей;
И все они, - увы! - с отвагой беззаветной
Свои отдавшие сердца,
Лишь справедливости они молили тщетно
У всемогущего творца.
Перевод П. Антокольского
ТЕРПСИХОРА
Пускай колокола, раскачиваясь мерно,
Скликают парижан к молитве суеверной.
В их легкомысленной и суетной душе
Былая набожность не теплится уже.
Пускай озарена свечами церковь снова,
Пускай у древних плит, у алтаря святого
Свой покаянный лоб священник разобьет,
Тут христианства нет, оно не оживет.
Тут благоденствует унылый демон скуки.