Ребята, хоть бледны, но крепки, вопреки Ужасной худобе: тяжелые деньки Зимой без топлива им проводить случалось, А лето духотой каленой к ним спускалось. У ржавого ружья, что на гвозде висит И, чуть освещено, являет странный вид, В шкафу замызганном, вполне под стать каморке, Глаз полицейского мог увидать бы зоркий Десяток пыльных книг, прошедших сотни рук, Тома "истории", "естественных наук". В кровати же найти, в глуби, под тюфяками Романы старые с разбухшими углами. Едят. Отец угрюм и сумрачен, жует, Еду отвратную запихивая в рот; В его лице едва ль покорность кто уловит, И нож он, кажется, к другим делам готовит. Жене пришла на ум подружка прежних лет, Есть у которой все: и дом свой, и обед; А дети - кулачки в глаза сухие тычут, Сопят над мискою и выделанно хнычут. ПОБЕЖДЕННЫЕ I Так! Идеал погиб, а жизнь триумфы правит, И, диким ржанием пронзая даль насквозь, Конь победителя там братьев наших давит, Грызя, - но гибнуть им хоть ярко довелось. Мы ж, уцелевшие, увы, среди разгрома, Понуря голову, потупя тусклый взор, В отчаянье, в крови, в грязи, без сил, без дома, Глотая стон, влачим бесчестье и позор, Бредем по воле тьмы, по прихоти дороги, Бредем, подобные убийцам и ворам; Нам будущего нет; мы сиры и убоги, И наш знакомый лес, пылая, светит нам! Ах! Так как жребий наш решен, так как надежде Отныне места нет, так как разбиты мы, И ярость ни к чему не приведет, как прежде, И так как ненависть бесплодно жжет умы,
Нам остается лишь, в глубинах ночи черной, Смешной назвав мечту о благости молитв Надгробных, - умирать безвестно и покорно, Как должно тем, кто смят в дыму последних битв. II Сиянье слабое трепещет в глуби горней, И ветер ледяной, внезапно разъярен, В лесу взъерошив лист, рванул цветы на дерне... Рассвет! Все возродил холодной лаской он. Восток из рыжего стал розов. Звезды нежно Затаяли, лазурь в румянце серебря; Уже петух поет, страж точный и прилежный, И жаворонок взмыл пронзительный: заря! Сверкая, выплыл диск: да, это утро! Братья, Вот этот пышный блеск и полный счастья мир Спугнут тяжелый сон, зажавший нас в объятья, И хищных птиц ночных и тварей мерзких пир. О, чудо! По сердцам бежит лучистый трепет И, вдребезги дробя скорлупы наши, в нас ^ Желанье страстное высокой смерти лепит, И гордость древнюю, и гнев мятежных рас. Вперед, вставай! вперед, вперед! вставай!
С нас будет И унижений всех, и сделок, и речей! В бой, в бой! Ведь наша кровь, что движет нас
и нудит, Дымясь, должна алеть на лезвиях мечей! III И побежденные твердят в ночи тюремной: Они сковали нас, но живы мы еще; Пускай мы точно скот согнулись подъяремный, Есть в наших жилах кровь и бьется горячо. В глазницах быстрые глаза у нас таятся, Шпионы зоркие; за лбом (ночей не жаль) Наш мозг работает; а будет нужно драться Вольются челюсти и руки станут - сталь. Глупцы трусливые! Своей ошибке рады! Но будут каяться! Успеют все постичь: Они хлестнули нас бичом своей пощады, Что ж! пощаженные, отплатим мы за бич! Они сковали нас. Не для того ль оковы, Чтоб их пилить в ночи и черепа дробить У стражи? Коль враги все пировать готовы, Им будет некогда нас, беглых, изловить! Вновь битва. Может быть, победа! Мы кроваво Триумф отпразднуем над этими людьми! И так как в этот раз восторжествует Право, То будет "этот раз" последним, черт возьми! IV Ведь мертвые (назло преданиям знакомым) Вполне мертвы, коль меч свершит свой долг вполне: Не в наши дни скакать таинственным фантомом Под небом траурным на призрачном коне. Ведь миф, не более, Роланд с его кобылой. Тот миф разгадывать - бесплодно: не поймем. Но если мните вы слукавить над могилой И нас разжалобить, - то вы ошиблись в том. Вы все умрете, все, от наших рук, все вместе, Коль повезет нам, все! Умрете, хныча. Да! Тут справедливость, тут святая жажда мести, Тут надобность покой дать миру навсегда. Земля, что издавна тощала, неустанно И долго будет пить, и жадно вашу кровь, Чьи испарения, благоухая пряно, До туч поднимутся, багря их вновь и вновь. И псы, и коршуны, оспаривая долю, Обгложут кости вам от ног до головы, И посмеемся мы - и посмеемся вволю, Вам доказав тогда, что мертвые мертвы! В МАНЕРЕ НЕКОТОРЫХ ТОМЛЕНИЕ Я - Рим, империя на рубеже падения, Что, видя варваров громадных у ворот, Небрежный акростих рассеянно плетет, И в стилос золотой - закат струит томленье. В душе, пустой насквозь, тоска до отвращенья. Там, где-то, говорят, кровавый бой идет. О! Нету сил пойти на зов столь слабый тот, Нет воли жизнь зачать хотя бы на мгновенье! О! Нету воли жить, и умереть нет сил! Да, все уж допито... Брось хохотать, Вафилл!.. Все допил, все доел. Но продолжать не стоит... Есть: глуповатый гимн, что надо сжечь тотчас, Есть: нерадивый раб, что презирает нас, Есть: боль невесть о чем, что вечно в сердце ноет! ПЕЙЗАЖ У Сен-Дени тоска и грязь во всей округе, Но все ж там погулять я предложил подруге; Не в духе были мы и ссорились. Закат Лучи банальные намазывал на скат Равнины, высохшей как бы гренок. Осада Недавно кончилась: Куда хватало взгляда, Руины летних дач виднелись; кое-где Отстраивали их, забывши о беде, Но ядра в толще стен торчали в каждом" доме, Обвиты надписью: "На память о разгроме". МЕРЗАВЕЦ С глазами трупа, что догнить спешит